«Из Парижа в Воронеж меня увезли в чемодане»

В тихом центре Воронежа, недалеко от бывшего кинотеатра «Луч», скромно живёт 77-летняя пенсионерка Александра Георгиевна Дмитренко. И мало кто знает, что она француженка. Причём настоящая — у неё и свидетельство о рождении французское имеется…

Родилась Александра Георгиевна в Париже в 1939 году, незадолго до начала Второй мировой войны. В столице Франции жила до восьми лет. А в 1947 году её родители (мать — советская гражданка, отец — эмигрант из Севастополя) тайно вывезли свою дочь в СССР. Почему тайно? Да потому что французское законодательство не разрешало вывозить детей, рождённых во Франции, на постоянное место жительства за рубеж. Вот и придумали супруги спрятать своего ребёнка в большой деревянный сундук…

«А из нашего окна башня Эйфеля видна»

Родители Александры познакомились во Франции. Мать Александра Петровна Тарасевская была дочерью одного из руководителей воронежской почты. В Париже она оказалась после того, как вышла замуж за инженера из США Луиса Килямова (он был болгарином по происхождению). Познакомились молодые люди в Воронеже, куда Луис приехал по приглашению Советского Союза для монтажа оборудования на заводе имени Ленина. В 1936 году фирма командирует Луиса во Францию, куда он едет вместе со своей женой. В это время в Испании разгорается гражданская война. Луис, будучи членом международной организации «Коммунистический интернационал», добровольно отправляется в Испанию для борьбы против поддерживаемого Гитлером режима генерала-диктатора Франко. И вскоре Александра Тарасевская получает известие о гибели мужа…

Спустя год женщина познакомилась с уроженцем Севастополя, профсоюзным активистом Георгием Клименюком, работавшим в Париже шофёром на собственном «Ситроене» и состоявшим в обществе «Друзья Советской России». Молодые люди стали жить вместе в квартире Георгия, на седьмом этаже дома, стоявшего неподалёку от знаменитой на весь мир Эйфелевой башни. 28 февраля 1939 года у них родилась дочь Александра, которую в семье звали Алей.

К маю 1940 года Франция оказалась на пороге войны с гитлеровской Германией. Родители годовалой Али задумались о возвращении в Советский Союз. Несмотря на привязанность к Парижу и друзьям, маму девочки всё время тянуло на родину, в Воронеж, где остались её мать, сестра и брат. Но 10 мая немецкие войска начинают наступление на Францию и уже 14 июня без боя входят в Париж. Франция капитулирует. Отца Александры Георгия Клименюка арестовали как французского коммуниста. Он почти год просидел в одиночной камере парижской тюрьмы «Санте», после чего его отправили в концлагерь, расположенный недалеко от города Ла-Верне. После начала Второй мировой войны туда отправляли антифашистов, евреев, коммунистов.

Дочь подпольного полка

Александра Дмитренко хорошо запомнила годы своего французского детства, которые пришлись на военное время.

— Жили как в трущобах, везде была грязь, — вспоминает Александра Георгиевна. — Но люди вокруг были добрые и отзывчивые. Во многом благодаря им наша семья и выжила.

В период оккупации в Париже создавались подпольные отряды, в том числе и отряд имени Максима Горького, куда вошли русские коммунисты. Мать маленькой Али вместе со своими друзьями оказалась среди членов этого подполья. По ночам женщина расклеивала сводки Информбюро; днём, маскируясь под беременную, развозила по явочным квартирам так называемые восковки — копии подпольных газет для оттиска на печатном станке, которые делались при помощи воска. Вскоре к подпольщицам присоединилась и маленькая Аля, которой едва исполнилось два года. Листовки и восковки антифашистских газет мама наматывала на ручку дочки, потом руку забинтовывала, имитируя гипсовую повязку.

— Мама мне позже рассказывала, что она мне всё время напоминала: «Дочка, если кто-то случайно или специально коснётся твоей руки — ты кричи, будто тебе больно», — рассказывает Александра Георгиевна.

Однажды Але доверили более ответственное, но и более опасное задание. Девчушке нужно было передать записку военнопленным в лагере в центре Парижа. Малышка поручение выполнила: вместе со своим псом Масиком подбежала к забору, якобы заигравшись, и незаметно подсунула под забор записку.

— Охранники начали кричать и стрелять, но я уже успела бросить бумажку, — вспоминает Александра Дмитренко. — Возможно, будь я постарше, мне было бы страшно. Но тогда я не понимала, какой опасности себя подвергаю.

Зато это очень хорошо понимала подруга матери Александра Тропинская. Она настояла на том, чтобы девочку крестили. И хотя мать Али была убеждённой коммунисткой, всё-таки сдалась, поскольку именно крестик на шее в случае ареста мог спасти ребёнка от казни.

— Повсюду висели объявления: евреев — в негашёную известь, коммунистов — вешать. Ребёнок или взрослый — значения не имело, — рассказывает Александра Дмитренко. — Католические священники крестили всех подряд, и евреев в том числе. И таким образом спасали им жизни. Вот и меня окрестили — в православной церкви.

Однажды гестаповцам всё-таки стало известно о женщине-подпольщице с ребёнком, и их начали искать по всему Парижу.

— Помню, прибежала к нам взволнованная консьержка: «Русские, убегайте скорей, вас немцы ищут!» — рассказывает Александра Георгиевна. — Консьержка хотела меня у себя оставить, но мама отказалась. Мы спустились по пожарной лестнице, побежали на вокзал и сели на первый попавшийся поезд.

Американцы в белых перчатках

Дочь и мать Клименюк оказались у польских фермеров, которые осели недалеко от бретонских лесов во Франции. Александра Петровна числилась работницей фермы, на деле продолжая быть связной партизанского отряда. Ей приходилось часто отлучаться. И малышку поселили в свинарнике вместе со свиньями — спрятали от гестаповцев.

— Я со свиньями прожила зиму, — продолжает Александра Георгиевна. — Вовсе не голодала, вместе с ними отруби ела. Знаете, какая я пухлая была? Я с тех пор всё, что с отрубями, обожаю. Ласковее и добрее свиньи нет существа. Меня они и оближут, и пригреют.

Так почти до конца войны мать и дочь прожили у поляков. По словам Александры Дмитренко, в то время люди были чем-то единым, неким монолитом без национальности, профессии и родословной. Французские старушки, когда немцы вели пленных, не разбирали, кто это — русские, евреи или французы.

— По старушкам стреляли, а они всё равно подбегали к пленным, бросали им что-нибудь съестное, — говорит наша собеседница. — Бывало, кто-то из женщин тут же падал замертво… Но других это не останавливало.

В Париж обе Александры — мать и дочь — вернулись после его освобождения в августе 1944 года. Вскоре их разыскал Георгий Клименюк, которого в 1941 году прямо из концлагеря французские полицейские передали немцам как классного специалиста по ремонту автомобилей. Его отправили работать в Берлин в автомастерскую. Хозяином оказался немецкий антифашист, вместе с отцом активно сотрудничавший с берлинским подпольем. Через три года, когда поражение Гитлера становилось всё более очевидным, он распустил рабочих якобы в отпуск. Благодаря этому Георгий Герасимович вернулся в Париж, к семье.

Александра Георгиевна помнит и въезд во Францию на танках торжествующих американцев.

— Помню: довольные, с выражением победителей на лице, в белых мундирах, в белых перчатках едут на танках и кидают под ноги детям шоколадки. Матери запрещали своим детям их поднимать. А за непослушание сильно били, — рассказывает Александра Дмитренко.

«Было страшно забираться в чемодан»

После войны, в 1945 году, Аля пошла в школу. На её первой школьной фотографии опрятные девочки с косичками и лентами. Александра Дмитренко сохранила и свои первые тетрадки с французскими буквами и словами.

— Посмотрите, какой у меня был почерк! А мне было всего семь лет, — показывает Александра Георгиевна тетрадь по французскому языку за первый класс.

На первых страницах крючки и петельки, похожие на те, что в наших прописях. На последних каллиграфическим почерком выведены французские слова.

— Родители мои очень хотели вернуться в СССР, — рассказывает бывшая парижанка. — Мама, ярая коммунистка, проехавшая пол-Европы, всегда считала, что лучше Советского Союза страны нет. И когда мне было 8 лет, родители решили увезти меня из Парижа.

Специально для дочери супруги оборудовали большой деревянный чемодан. В его нижней части легко умещался ребёнок. А сверху устанавливался лёгкий неглубокий фанерный короб, и создавалось впечатление, что внутри только вещи. Кроме того, родители позаботились о вентиляции, просверлив небольшие отверстия в ящике.

— Перед отъездом в СССР нас вызвал комиссар полиции, — вспоминает Александра Георгиевна. — Разговаривал только со мной. «Ты гражданка Франции, это твоя Родина, и твои родители не имеют права вывозить тебя в Россию!» — втолковывал он мне.

Поэтому перед самым отъездом я забралась в чемодан, крышку закрыли, и товарищи отца бережно снесли моё прибежище вниз, загрузив на заднее сиденье такси. На вокзале после условного стука я старалась не шевелиться и почти не дышала. Полицейские досматривали личные вещи, а сундук повезли сдавать в багажное отделение. Однако отец смог договориться, и вместо багажного отделения огромный чемодан оказался в купе поезда. Я провела в нём несколько часов. После последнего досмотра на франко-польской границе крышку открыли, и я выбралась наружу.

Кстати, этот удивительный сундук с двумя ручками до сих пор служит Александре Георгиевне верой и правдой — она в нём хранит свои вещи. А ещё эта хрупкая женщина продемонстрировала корреспондентам «МОЁ!», как 69 лет назад пряталась в сундуке: села на краешек, ловко свернулась — и вот уже устроилась в глубине огромного ларца.

Что же касается парижской квартиры, то её Георгий Клименюк подарил соратникам по берлинскому подполью — семье француза и немки, перебравшимся после войны в Париж.

Новое время и новый мир

— Когда мы в 1947 году вернулись в родной для мамы Воронеж, она не ожидала, что увидит не город, а сплошные руины, — продолжает Александра Георгиевна. — Ведь в Европе города более или менее сохранили свой довоенный вид. Но и это её не разочаровало и не заставило пожалеть о возвращении.

Вскоре Александра поступила учиться в женскую школу (обучение тогда было раздельным). Девочка с раннего детства говорила как по-французски, так и по-русски, поэтому сложностей с учёбой у неё не возникло.

Поселилась семья Клименюк в старом домике на улице Кольцовской — он и сейчас на прежнем месте, рядом с современным Кольцовским рынком. О том, хотелось ли вернуться обратно в Париж, родители с дочерью не обсуждали.

— Меня, конечно, поначалу тянуло во Францию. Но потом жизнь завертелась, и стало не до подобных размышлений, — вздыхает Александра Георгиевна.

В школе Аля не распространялась, что приехала из Парижа. Времена были такие, что на иностранцев смотрели косо… Учителя знали, что у них в классе учится француженка. Некоторые педагоги, особенно преподаватель английского языка, недолюбливали бывшую парижанку. Англичанка специально сажала скромную и прилежную Алю то за одну парту с отъявленной хулиганкой, то с девочкой, больной туберкулёзом.

— Родителям я не жаловалась — им некогда было, — рассказывает наша собеседница. — Они работали сутки напролёт. Мама — буфетчицей в стройтресте, откуда приносила колбасные обрезки, из которых мы варили суп. Очень голодно было. Отцу колхозники подарили козу для молока, но затея провалилась. В послевоенном Воронеже — представляете! — не нашли козла для приплода. Когда перед Новым годом козу зарубили и ободрали, она оказалась такой маленькой — чуть больше кролика… Папа работал водителем в стройтресте и развозил пленных немцев на стройки. Пайки пленных немцев были намного сытнее и калорийнее, чем еда воронежцев. После работы и в выходные папа c мамой разбирали руины, восстанавливали Воронеж. Потом мама стала работать табельщицей в стройтресте.

Пока родители трудились, Аля изо всех сил старалась хорошо учиться. Говорит, что шла на медаль.

— Таким, как я, с сомнительным заграничным прошлым, медаль была не положена, — говорит Александра Георгиевна. — И мне по предмету логика (в те времена в советских школах преподавали и логику, и психологию) занизили оценку и поставили тройку в четверти.

После школы Александра отучилась в строительном институте, по распределению попала в казахстанский Павлодар. Затем её перенаправили в посёлок Топар Карагандинского района, неподалёку от которого проходили ядерные испытания.

— Я работала мастером в три смены. Днём — жара, вечером — мороз, не знаешь, как одеться по погоде. А после работы пела в Доме культуры. Сварили мне мои рабочие — репрессированные поселенцы — из арматуры каркас, обтянули тканью — получилась из меня прямо-таки Эдита Пьеха. Звезда Топара. За мной много ребят ухаживало, а замуж я вышла за Анатолия Дмитренко. Из моих друзей и коллег по Казахстану уже никого не осталось — радиация выкосила, — вытирает слезы Александра Георгиевна.

«Не хочу в современный Париж»

Климат и плохая экология сказались на здоровье мужа Александры Анатолия, и они с женой в 1963 году переехали в Воронеж. Тут родились её дочь Вероника и внучка Полина. А вот в Париже Александра Георгиевна с детства так ни разу и не была.

Правда, однажды ей представилась возможность поехать в столицу Франции. В 1994 году в Воронеж с визитом приехал французский посол Пьер Морель. Его принимали в музее имени Крамского. Хороший знакомый семьи краевед Владимир Елецких каким-то образом организовал Александре Георгиевне приглашение на приём.

— Весь вечер посол разговаривал практически только со мной, — вспоминает Александра Дмитренко. — Беседовали то на русском, то на французском. Я вспомнила язык, на котором не разговаривала почти полвека! Оказалось, что мы жили на соседних улицах, учились в соседних школах и ходили за круассанами в одну булочную!

Мсье Морель пригласил Александру Георгиевну в Париж, но она отказалась ехать в свой родной город. Почему? Объяснить это Александра Георгиевна до сих пор точно не может: тут сказалось и смущение, и в некоторой степени гордость — нам и тут хорошо…

Жалеет ли она о своём поступке?

— В современный Париж мне совсем не хочется, — уверяет пенсионерка. — Сегодня там вавилонское столпотворение. Я хочу сохранить в своём сердце тот старый Париж моего детства, европейский Париж, которым я его помню. А в нынешний Париж пусть едет моя внучка Полина — пусть ей послужит этот замечательный чемодан. Концертные костюмы перевозить!