Послевоенный Воронеж: «Когда в нашем классе появились девочки, даже хулиганы стали мыть шеи»

C Эдуардом Сазоновым, профессором Воронежского государственного технического университета, я познакомилась в Никитинской библиотеке на встрече, организованной краеведческим отделом. Разговорились о Воронеже — и он, и я любим свой родной город. Только любовь Эдуарда Владимировича на сорок лет длиннее, потому и рассказать он может в сорок раз больше.

Война глазами пятилетнего ребёнка

— Эдуард Владимирович, вы коренной воронежец?

— Да, родился в Воронеже в 1936 году. Жили мы на улице Фрунзе. Это старинная улочка, раньше она называлась Консисторской, переименовали её за восемь лет до моего рождения, в 1928-м. Там, где сейчас главный корпус ВГУ, стоял огромный, на всю Россию известный Митрофановский монастырь. На его территории располагалось здание консистории — присутственное место епархии. Вот улицу так и назвали. Она опоясывала монастырь и спускалась вниз к реке — на Гусиновку. Гусиновкой называлась слобода у реки Воронеж (от современных улиц Выборгской и Софьи Перовской вверх на холмы. — Прим. авт.). Это название было в ходу ещё в 1980-е годы. Даже сейчас старожилы вроде меня ещё говорят: «Я родился на Гусиновке».

— Вам было 5 лет, когда началась война. Что из того времени помните?

— Первое ощущение — общее тревожное состояние, пугающие звуки сирены воздушной тревоги, заклеенные газетными полосками окна домов... В речи взрослых появились новые слова — мобилизация, эвакуация, Совинформбюро. Помню бомбёжки летом 1942-го. С нашего двора (там сейчас дома № 2 и № 4 по Фрунзе. — Прим. авт.) был виден левый берег и авиационный завод. Как сейчас вижу: летят над ним самолёты строем, от одного отделяются бомбы, падают вниз, и в воздух поднимаются клубы чёрного дыма...

Недалеко от нашего дома — метрах в 300 — была церковь иконы Божьей Матери «Взыскание погибших». В одну из бомбёжек бомба попала в купол храма, и он загорелся. Помню, взрослые молча стояли и смотрели на пожар, а нас, детей, бабушка заталкивала под стол в доме и просила: «Молитесь Боженьке о спасении…».

— А в эвакуации вы где были?

— В Саратовской области, в селе Большая Грибановка. Мы уехали в августе 1942-го, вернулись в Воронеж через восемь месяцев — в марте 1943 года.

Уезжали из города — вернулись на кладбище. Целых зданий почти не было, один битый кирпич и груды развалин. По улицам бегали громадные крысы. Ветер перекатывал сорванные с крыш листы кровельного железа, и они грохотали как гром.. Страшный звук... А надо всем этим возвышался остов колокольни Митрофановского монастыря, самого высокого здания до войны.

— Как обживались по возвращении?

— Да потихоньку, на мам и бабушек все тяготы пали. Отцы на фронтах были. Чем мы помогали? За питьевой водой ходили на родник на Софьи Перовской (там теперь находится храм Митрофана Воронежского. — Прим. авт.). В очереди собиралось порою до двух тысяч человек, ждали по три часа. Нам, мальчишкам, хорошо: в 9 утра очередь заняли и на речку пошли, до неё метров 300 всего. Купались и возвращались за водой. Кто плавать учил? Да никто не учил, сами, как зверята.

— А чего вам тогда хотелось?

— Всё время хотелось сладкого. А какое тогда сладкое? О конфетах даже не мечтали, в лучшем случае была патока или кусочек сахара с чаем вприкуску. Мы, знаете, что делали? Собирали аптекарские пузырьки, сдавали их в аптеку, а за них нам давали кисло-сладкие шарики — витаминки.

— Воды питьевой не было первое время. А свет был?

— Электростанция заработала с 1944-го, но так нерегулярно, что все продолжали пользоваться керосиновыми лампами. Зато регулярно работало радио — единственное развлечение зимой. Слушали по нему новости, музыку, радиоспектакли разные — по Островскому, Чехову, Горькому. Особенно отчётливо помню, как в течение нескольких вечеров читали «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Каждый вечер ждали продолжения рассказа о сбитом лётчике Мересьеве.

У нас был радиоприёмник, большая редкость по тем временам. Мама перед эвакуацией его закопала, и, представляете, по возвращении мы его нашли! Вещи разграбили, а приёмник оставили — не меломаны воры были. Радиоприёмники слушать запрещалось. По идеологическим соображениям. Чтобы Запад нас не растлевал, забугорные радиостанции глушили специальными установками. А наш приёмник имел короткие волны, на них зарубежные станции поймать можно было. Много позже через него мы слушали передачу «Час джаза». Эта музыка меня покорила.

Послевоенные трагедии

— А 1945-й помните, Победу?

— Помню, как её все ждали уже с начала года. Но никто не знал, когда она будет. Мне кажется, что для многих, кто меня окружал, как-то неожиданно День Победы настал. Хорошо Илья Эренбург про это написал: «И час настал. Закончилась война. Я шёл домой, навстречу шла она. И мы друг друга не узнали» (она — Победа. — Прим. авт.)

Отголоски войны долго не утихали. Похоронки продолжали приходить. Да и в городе происходили взрывы с трагическими последствиями от оставшихся мин и снарядов…

Однажды мы купались на речке и услышали взрыв у дома, увидели клубы дыма. Подбегаем, видим — лежит наш одноклассник, трава вокруг него вся красная от крови. А рядом его две ноги стоят... Кто-то принёс и поставил. Он противотанковую мину разряжал, хотел тол достать, чтобы рыбу глушить.

Ещё один парень, Юрка, как-то увидел, что маленькие мальчишки с гранатой играют. Отобрал, отругал, подзатыльников надавал, выкинул в кусты, а она взорвалась. Юрке ступню оторвало...

Мне, слава богу, в «катюшу» повезло. Было у нас такое испытание на смелость. Отсыпали из гильзы немножко пороха, вынутую пулю вставляли обратно в гильзу, а сверху досыпали порох. В одной руке держишь, другой поджигаешь, раздаётся выстрел. Кому палец, кому два отрывало...

Школьные годы чудесные

— Эдуард Владимирович, а школьные годы, несмотря на тяжёлое время, всё равно чудесные?

— Да. В первый класс меня мама не пустила. Это 43-й год был. Школу более-менее подготовили только к ноябрю. Приходим утром, а из окон клубы белого дыма. Центральное отопление ещё не восстановили, и непросохшие печи сырыми дровами топили.

Так что в школу я пошёл на следующий год. Расположение у неё было отличное — возле реки, поэтому частенько мы, прогуливая уроки, шли купаться. Но это уже было в старших классах.

Начальную школу я не любил. В чернильницах чернила замерзали, перья бумагу рвали. Некачественная она была.

Интереснее стало в 5-м классе. А в 6-м и вовсе случилось событие — нашу мужскую школу № 10 слили с женской школой № 11. К нам в класс пришли учиться шесть девочек! До этого они учились в нашем же здании на первом и втором этажах. Даже самые отъявленные хулиганы стали мыть шеи и следить за языками.

— В какой же вы школе учились, что на речку бегали? Она сохранилась сейчас?

— Конечно. Она мне ровесница, в 1936 году была построена. Теперь это художественное училище.

— Сейчас экзамены чуть ли не с первого класса сдают. А у вас они были?

— Были, а как же. Это сейчас мои студенты выходят из аудитории и хвалятся: «А я самого Сазонова обманул!» А тогда хитрить не принято было. Я в 4-м классе по состоянию здоровья пропустил переводные экзамены, меня забрали по скорой, думали, операцию будут делать. Обошлось без неё. Получаю я, значит, свой табель с пятёрками, и всё лето со мной никто из пацанов не разговаривал, думали, я схитрил. Раз операции не было, должен был экзамены сдавать!

— Есть масса книг про школьников. Про них и Юрий Сотник, и Николай Носов, и Виктор Драгунский писали. Расскажите, что послевоенные школьники творили, есть у вас какая-нибудь смешная история?

— Да масса! Мы однажды сделали ключ от кабинета биологии и вынесли оттуда скелет человека. Модный такой скелет у нас был — на плечах пиджак, на голове военная фуражка, на шее галстук. Поскольку пугать хотели девчонок, ещё и в футбольные трусы его нарядили, неудобно всё-таки. Затащили красавца в женский туалет, а на дверь предварительно повесили табличку «Ремонт». Подождали, когда соберётся целая толпа и со словами «завхоз разрешил» табличку сняли.

— И...?

— Девчонки влетели в туалет, и наступила тишина. А потом такой визг поднялся и такую толпу вынесло обратно, что мне показалось, будто вылетело больше человек, чем влетело. Конечно, нас вызывали, ругали, допытывались, но никто никого не выдал.

В классе седьмом или восьмом сбегали с уроков купаться. А классный руководитель сразу узнавала, кого на уроках не было. Ну мы стали искать негодяя, кто докладывает. А оказалось, классная брала бинокль и со своего третьего этажа всех видела!

Она сама из Ростова была, наша Зоя Ивановна. Вышла замуж в Воронеже, но развелась. Жить было негде, так ей жильё прямо в школе дали, в те годы часто такое бывало. Везде и всегда она с нами была. Даже в охоте на лис с нами участвовала, по сугробам лазала. Были такие соревнования по спортивной радиопеленгации, спрятанные радиомаяки искали. Кто первым все найдёт, тот и выиграет.

— А со спортом в школе какая ситуация была в то время?

— О, нас к нему класса с седьмого серьёзно приобщали. Мы очень спортивное поколение были. Из реки с малолетства часами не вылезали, в футбол также часами гоняли, 20 раз подтянуться не проблема была. Физкультуру в школе вели известные спортсмены, а над школами шефствовали разные спортивные организации: «Динамо», «Пищевик», «Буревестник».

Над нами шефствовал «Спартак». База была на Пионерской горке в районе стадиона «Динамо». Весной и осенью мы там занимались лёгкой атлетикой и велоспортом, зимой лыжами.

Для развлечения зимой ходили на каток, их тогда много заливали. Нашим любимым был стадион «Пищевик», самый большой и престижный в городе. Это нынешний стадион «Труд».

— А танцы в школе были?

— Были, конечно, танцевальные вечера. В восьмом классе директор решил радиофицировать школу: достал где-то колхозную радиоустановку, купил первый советский магнитофон «Днепр-3» и выделил в коридоре шесть квадратных метров для радиоузла.

Кроме радиогазет, новостей и музыки на школьных вечерах мы решили организовать... танцы на переменах. Собрали сотню виниловых пластинок. Сначала все стеснялись танцевать друг с другом, а потом ничего, разохотились. Учили идеологически рекомендованные вальс, польку, краковяк и танец конькобежцев. Запрещались растлевающие танго, фокстрот, вальс-бостон и румба. В общем, с восьмого по десятый класс мы танцевали.

— Праздник 8 Марта тогда уже отмечали?

— Отмечали, только цветов не дарили. Они стоили очень дорого, да и достать их было невозможно. Скидывались мелочью, дарили безделушки.

Культ личности Сталина

— А март 1953-го помните?

— Конечно. Ведь закончилась эпоха. Первым словом диктора по радио в 6 утра и последним в 12 ночи было «Сталин». Оно повторялось чуть ли не каждые две-три минуты. Советским людям внушалось, что это самый близкий и родной для всех человек. Девочкам в то время давали имя Стали'на.

Вечером 4 марта 1953 года неожиданно передали бюллетень о болезни Сталина. А 6 марта меня разбудили рано, хотя я занимался во вторую смену. Взрослые все хмурые, озабоченные. Папа говорит: «Сталин умер». Почти всех людей тревожил один вопрос: «Как будем жить без Сталина?». По стране объявили трёхдневный траур, в школе во время похорон была минута молчания и звучал гимн Советского Союза.

О реке Воронеж и опасных развлечениях

— Эдуард Владимирович, вы с такой любовью о реке говорите. Чем она для вас была?

— Мы на ней росли, это всё равно что дом! По нескольку дней домой не приходили, спали в шалашах на левом берегу. А жили на лугу, в футбол там играли. Играли, кстати, босиком, чтобы не разбивать ботинки, мячи-то тогда тряпками набиты были, тяжеленные, аж пальцы на ногах выворачивали. С камерами мячи позже появились.

Луг этот вы наверняка знаете, там долгое время был «Речной» рынок.

На лугу этом издавна гусей пасли, почему и называлась местность Гусиновкой. Когда река разливалась, вода доходила до порога школы, представляете? А до 1970-х годов много домов было прямо у реки, их регулярно затапливало.

— А кроме футбола во что играли?

— В лапту, выбивалы, прятки, догонялки, третий лишний, запускали воздушных змеев. Естественно, мастерили сами из фанеры, бумаги и тряпок. На велосипеде катались. Одном. Отец мне подарил на день рождения, собрав из нескольких старых довоенных, ездили все по очереди.

— А с мостов ныряли?

— Ну это те, что постарше, отчаянные смельчаки. Прыгали с Чернавского. А ещё старшие ребята катались на льдинах во время ледохода. Брали длинные шесты и прыгали с одной на другую. Найдут какую покрепче и плывут на ней. А потом прыжками обратно на берег. Хорошо, если такое катание просто купанием в ледяной воде заканчивалось...

В пределах Гусиновки на реке было два переката: у Успенской церкви Песчановка, а ниже — Песочек. В засушливые годы по ним вброд переходили. А между перекатами была Капканка — место с омутом и стремниной. Сильное течение звали Быстряком.

Летом там парни удаль показывали: кто посмелее и выносливее — переныривали Капканку, кто послабее — Быстряк.

— Какое самое любимое водное развлечение у вас было?

— На плоту кататься. Вырубка леса, которую ещё Пётр I начал, была актуальной и в наше время. Лес вырубали и сплавляли на юг на плотах. Так вот, когда такой плот проплывал по реке в районе Гусиновки, мы цеплялись за него и плыли метров сто. А потом стали у санатория имени Горького караулить плотогонов и проситься на плот до города.

Это такое счастье было! На плоту костёр, ты сидишь, ногами в воде бултыхаешь, а иногда, если угостят, ещё и кашу с дымком ешь! Вода тогда чистая была, её попить можно было и не отравиться. В ней тогда ещё раки водились.

Никакое строительство водохранилища не может оправдать кончину реки моего детства...

Немного о комсомоле, университете, джазе и Броде

— Как комсомол оцениваете?

— Его модно ругать стало. Меня приняли в комсомол в 14 лет, в 1950 году. Потом исключали за взрывной характер, восстанавливали. За то, что был комсомольцем, судьбу благодарю. Комсомол научил меня организованности, ответственности, умению работать в коллективе, отдыхать.

— После школы куда Вы поступили?

— В МГИМО. Через год его преобразовали, соединили с институтом востоковедения. Половине студентов предоставили право поступить в любой вуз Союза. В Москве остаться не получилось, я вернулся в Воронеж и поступил в ВГУ. А с четвёртого курса меня отчислили. Вот угадайте, за что?

— Ну учились Вы со школы на «4» и «5», вряд ли в университете стали хуже... Были секретарём комсомольской организации — таких активистов не выгоняют... Сдаюсь!

— Отчислили с формулировкой «За пропаганду западного образа жизни».

— Вы джинсы носили?

— Да что вы, какие джинсы. На них в СССР мода появилась позже, после Международного фестиваля молодёжи и студентов 1957 года. Я джаз слушал! А он тогда не приветствовался. Мы же, наивные пацаны, собирались вечерами, писали музыку с радиоприёмника и называли себя модным словом «чуваки»...

А ещё любили прогуливаться по Бродвею, Броду — так называли часть проспекта Революции от Дома офицеров до Пролётки (кинотеатр «Пролетарий»). В Доме офицеров была отличная бильярдная, но нас, гусиновскую шпану, туда не пускали.

— Эдуард Владимирович, а представьте, что прилетела к вам воронежская фея, дала в руки волшебную палочку и сказала: «Верни в Воронеж то, что исчезло!» Что бы вернули?

— Проспект Революции шестидесятых годов. Он был красивым, нарядным, любимым горожанами.