«Начала выбирать, куда лучше упасть с 400-метровой высоты»

Свой главный праздник — День воздушного флота России, отмечаемый 17 августа, — Татьяна Зеленина уже давно празднует вдали от неба, до которого теперь может дотянуться только взглядом. С 1969 по 1977 год она работала бортпроводницей воронежского авиаотряда, налетав за эти годы сотни тысяч километров по всему СССР. А сегодня пенсионерка твёрдо стоит на земле: более 10 лет она является старшей по дому одной из пятиэтажек Ленинского района Воронежа, вместе с соседями благоустроила двор, построила парковку и сделала ещё много полезного для людей. О том, как уживаются в её сердце земля и небо, как юная бортпроводница выбирала, куда лучше падать, когда случилась нештатная ситуация, — в материале «МОЁ!».

Стюардесса по имени Таня

— В недавнем прошлом, когда в небе над нашим городом пролетали самолёты (до того, как закрыли наш аэропорт), я глазами провожала лайнеры, по звуку могу определить, какой именно летит, — грустно говорит Татьяна Николаевна, держащая в руках открытку с изображением красотки-бортпроводницы. — Это я примерно в 1972 году.

А дальше — монолог человека, влюблённого в небо до сих пор. В далёкое небо, зажатое городскими трубами, столбами и вышками, но всё равно такое родное для нашей собеседницы...

— Я родилась в Воронеже, родители работали на авиационном заводе. Пока училась в школе, занималась в воронежском аэроклубе, прыгала с парашютом. Примерно с 6 — 7-го класса решила, что обязательно буду летать, а для этого надо было не бояться высоты. Вот я и начала прыгать с парашютом. Мы жили в то время возле старого аэропорта на улице Хользунова, и я буквально из окна видела взлёты и посадки самолётов.

Родители отчасти разделяли мою мечту. Отец хотел, чтобы я летала, мама боялась за меня: «Вдруг ты разобьёшься...» А я отвечала ей: «Разобьюсь — значит разобьюсь». У меня уже было 80 прыжков с парашютом. Но однажды получилось так, что девочка разбилась, у неё запутались стропы... И наши прыжки прекратились вообще. На теории изучали самолётостроение, оборудование самолётов, аэродинамику, двигатели. В аэроклубе готовили к поступлению в лётное училище гражданской авиации в городе Сасово Рязанской области. После окончания школы мне было 17 лет, я пыталась поступать. Но не знала, что женщин в лётные училища не принимают, к тому же возраст не подходил — несовершеннолетняя.

И пришлось мне подниматься в небо по другой «лестнице» — как стюардессе, причём самой младшей в отряде. Сначала направили учиться на месячные курсы в Москву и Ростов-на-Дону. Главные требования — культурное обслуживание пассажиров, навыки оказания первой медицинской помощи. Нужно было знать, как спасать людей из салона в случае аварийных посадок. Расскажу две личные истории.

В воздухе открылась дверь, отказал двигатель...

— В 1970-м при взлёте с аэродрома Пулково в Ленинграде в самолёте Ан-24, следующего рейсом Ленинград — Тула — Воронеж на высоте 400 метров открылась дверь. А в салоне было 50 пассажиров. При взлёте я пошла в кабину командира докладывать о пассажирах: сколько их всего, сколько детей, кто где выходит. Доложила, выхожу — а возле хвоста перед последним креслом штора мотается, я не поняла, как такое может быть! Подошла ближе — и меня начало выбивать в дверь потоком воздуха! Левой ногой и правой рукой зацепилась за перегородку от салона и зависла за бортом по грудь. Начала прикидывать, что лучше — упасть с 400-метровой высоты в болото, которое было под крылом, или быть размолотой в куски винтами самолёта. Слава богу, рядом сидел пожилой пассажир, он меня как-то выдернул из двери и посадил в кресло. Сижу и чувствую — ноги отваливаются, надо бежать, докладывать командиру об этом, а я сдвинуться не могу...

Уже потом ребята из экипажа сказали, что у них не сработала сигнализация, показывающая открытую дверь. Они прибежали, закрыли её, а я страха натерпелась в свои 19 лет.

А второй случай был куда серьёзнее, кажется, в 1976 году. В 7 утра мы на таком же самолёте Ан-24 вылетали на Москву уже с нового аэропорта, который открыли в Чертовицах. Взлетели, высота 30 метров (две пятиэтажки. — Прим. «Ё!»). И началась страшная болтанка — как выяснилось позже, отказал левый двигатель. Самолёт болтало так, что ни стоять, ни сидеть было невозможно. Пошли курсом на старый аэропорт, в сторону улицы Хользунова. Прошли над памятником Славы, над заправкой возле него, думала, что снесём её вообще. Самолёт мог загореться в воздухе: в баках 6 тонн горючего, а слить его на 30-метровой высоте нельзя. В итоге наш командир посадил самолёт на брюхо в канаву на лугу недалеко от Подгорного. Посадка была такой мягкой, что трап высотой 170 сантиметров не понадобился. Самолёт сел так аккуратно, что люди из него выходили прямо на землю. Когда я после приземления открыла дверь, увидела, что самолёт окружён несколькими пожарными машинами и скорыми. Сама в тот раз даже испугаться не успела.

Налёт бортпроводницы (нас тогда в отряде было человек 10 — 12) был по 120 часов в месяц. Работали почти без выходных, в отряде стюардесс было немного. Нам положено было проводить в воздухе по 8 часов за сутки (после 7,5 года полётов стюардессы имеют право на досрочную пенсию). За час до вылета в медпункте нам мерили давление, и, если всё было нормально, врачи ставили печать готовности к полёту. А каждые три месяца проходили медкомиссию. Тогда мы зарабатывали в месяц примерно 600 рублей — очень большие деньги — и держались за свои места.

Летали по всему СССР — Прибалтика, Украина, Белоруссия, Кавказ, Средняя Азия. Из Минска, например, я привозила домой несколько сортов колбасы, её в магазинах там было навалом, из Баку мы везли кофе и рыбу, из Симферополя — фрукты.

Лицо с открытки

— А эта фотография, очень похожая на открытку, была сделана в Воронеже примерно в 1972-м. До этого мы почти четверо суток сидели в Харькове, не могли вылететь из-за тумана. Нам надо было пересаживаться на другой самолёт и лететь в Москву. Туман был такой, что, выходя из самолёта, мы держались за руки, чтобы дойти до здания аэропорта. Прилетели в Воронеж, голова непричёсанная (всё разлетелось от влаги). Я посмотрела в небо — перед глазами следы от двух взлетевших самолётов... И тут фотограф, снимавший авиацию для отраслевого журнала, взял и щёлкнул меня. Я даже не подготовилась — просто вышла из самолёта и подняла глаза к небу.

Замуж вышла рано, в 18 лет. Супруг — командир воздушного судна — ждал, пока мне исполнится 18. Вместе летали очень мало, у начальства тогда было негласное правило — мужа и жены в одном экипаже быть не должно. Не дай Бог, разобьётся самолёт, с кем дети останутся? Я ушла с работы в 26 лет, а спустя годы узнала, что наши некоторые девчонки дорабатывали даже до 50 лет.

А на земле всё не так, как наверху. Там все сложности преодолевались с шуткой, улыбкой, в полёте без юмора — никуда! Хотя с пассажирами-мужчинами я держалась строго. И может быть, поэтому они мне свиданий не назначали во время полётов, скажут комплимент — ну и ладно.

Сейчас постоянно кто-то дебоширит на борту, кто-то пытается сесть пьяным в самолёт, за время своей работы я ни с чем подобным не сталкивалась. Выпившему человеку гораздо сложнее переносить полёт, чем трезвому, особенно взлёт и посадку.

Когда ушла из авиации, началась совсем другая жизнь. Но в небо тянуло и тянет до сих пор. Открою секрет — всегда мечтала в полёте посидеть за штурвалом, и ведь получилось: однажды пилоты доверили мне его, совсем ненадолго.

Если бы я замуж не вышла так рано, обязательно добилась бы права поступить учиться на лётчика. Когда неудачно поступала, директор училища увидел мою характеристику и сказал, что посоветует мне, как, обойдя запрет, попасть в это училище, когда мне исполнится 18 лет. Но вышла замуж и на лётчицу учиться так и не собралась. Началась другая жизнь.