«Шаолинь строгого режима». Как воронежский журналист учился на боевого монаха, часть II

В предыдущем номере «МОЁ!» известный журналист-путешественник из Воронежа Александр Мешков рассказал, как добрался до знаменитого на весь мир буддийского монастыря в Шаолине, чтобы стать мастером ушу, как стал шаолиньской достопримечательностью и как попал в один учебный отряд с китайскими детишками — соответствующей возрастной группы для 56-летнего ветерана русской словесности там просто не нашлось.

— Но я не исключал, — признаётся Мешков, — что останусь в этом монастыре навсегда.

Е-а-е! Са-Са!

Для начала мой новый наставник Йонг ознакомил меня с нехитрым расписанием.

• 6:00 — 7:00 — подъём, зарядка.

• 7:10 — завтрак.

• 8:30 — 11:30 — тренировка.

• 12:00 — обед.

• 12:30 — 14:00 — личное время.

• 14:00 — 17:00 — тренировка.

• 17:30 — 18:00 — ужин.

• 18:40 — 19:40 — тренировка.

• 20:30 — отбой.

Подъёмом в шесть меня не напугать. Дома я, отпетый жаворонок, в четыре встаю. Напрягает это не столько меня, сколько примыкающих ко мне дам. Но семь часов тренировок в день! А ведь многие мои малолетние сокурсники посвящали тренировкам ещё и полтора часа личного времени.

И вот готовлюсь к первому в своей жизни монастырскому отбою. Посетил дворовый сортир — оупен-спейс на шесть посадочных мест. Вернувшись, прилёг на выделенную мне на нижнем ярусе (видимо, из уважения к возрасту) железную кровать. Повертелся на жалком подобии матраса, попытался умостить свою бритую голову на каком-то вещмешке, заменявшем подушку. И хоть тиха была шаолиньская ночь, выспаться не удалось. Ворочался. Проматывал на ускоренной преды­дущую жизнь. «А если останусь, будут горевать? А если будут, то долго ли?» В голове крутились песни о родине.

Ровно в шесть казарменные динамики изрыгнули истошный звук какой-то Иерихонской трубы. Я первым выскочил на плац. Вслед за мной из казарм потянулись заспанные китайские мальчишки. Самому младшему из них было лет 5, самому старшему — 56. (Это был я!) В своей команде я оказался самым рослым, и наставник Йонг отправил меня на правый фланг. Во время тренировки это осложняло мне жизнь: я шагал, бежал первым. Наставник командовал по-китайски. Чтобы понять, чего он хочет, я оглядывался назад и повторял движения своих сокурсников: все побежали — и я побежал, все повернули — и я повернул.

— Е-а-е! Е-а-е! — задавал темп бегущий сбоку колонны помощник Йонга 14-летний Вэй. (Он был продвинутым парнем: один в группе имел мобильный телефон и общался со мной с помощью электронного переводчика.) Мы укорачивали шаг, чтобы те, кто помладше, поспевали за нами. Нас обгоняли отряды других шаолиньских школ. Топот сопровождался резкими речёвками.

Утренняя тренировка самая щадящая. На площадке растягиваем связки. Затем китайчата лихо садятся на шпагаты, задирают ноги к головам. Мои ноги проделывать такое отказываются, что вызывает смех моих однокашников. Но за меня заступается и берёт под опеку 10-летний Во. Меня он зо­вёт Са‑Са.

Шаолиньская диета: добавки не надо!

Потянулась унылая жизнь послушника. Без увольнений и просмотра теленовостей. В столовую ходили строем, с речёвкой. Смысла я не понимал, но научился воспроизводить её звуки. Скудный интерьер столовой подавлял аппетит, но голод — он и в Китае не тётка. У меня, как и у каждого моего однокашника, была персональная посуда: глубокая кастрюлька и две металлические тарелки, которые мы несли с собой в столовую и сами же мыли после трапезы под краном. На раздаче пожилой повар-китаец наваливал в наши тарелки жареных овощей. Мясо случалось не чаще двух раз в неделю, да и то в составе рагу. Через день баловали варёными яйцами. Из большого чана мы уже сами зачерпывали серо-бурой похлёбки из риса. Необычайной белизны хлеб подавался в виде шариков. Дополнительную пайку получить было можно, но за добавкой ноги не шли. И не только мои. Всем хватало одной порции. Может, пища эта и была полезной, но душа и желудок дуэтом пели о жареной картошечке, ой, да с помидорчиком или салом...

Враскоряку за 8 000 евро!

Трёхчасовые дневные тренировки для китайских мальчишек были любимым развлечением. Для меня же — сущим наказанием! Тело не слушалось. Отказывалось взлетать и растягиваться, всячески сопротивлялось и болело. Другая беда — зеваки-туристы. Уже после девяти утра нашу тренировочную площадку окружала толпа. Больше остальных её интересовал белокожий, бритый налысо старец. То есть я. Особое оживление наблюдалось в те моменты, когда он, кряхтя и охая, пытался сесть на шпагат. Слышался смех, щёлкали затворы фотокамер. Самые смелые подбегали, чтобы сфотографироваться на фоне моих мучений. Наставник таких нарочита грозно прогонял, что тоже веселило собравшихся. Нас снимали даже киногруппы. Ещё большее оживление возникало, когда меня начинали поднимать со шпагата. Тут подключалась почти вся группа. После таких тренировок я ходил, как… Можешь себе представить!

— Вот так? (Я продемонстрировал своё предположение.)

— Хуже.

Я сострадательно промычал.

— Как-то раз на тренировке мы занимались ударной техникой. Работали с монашеским посохом, разучивали сложные связки движений, чередование экзотических поз. Я никак не мог запомнить их последовательность. Значение имела каждая мелочь. Даже постановка пальцев. Европейцу, который до этого просто совал кулаки в боксёрские перчатки и молотил соперника, понять эту восточную тонкость было трудно. Мастер Йонг, кажется, впервые столкнулся с такой непонятливостью. Кажется, только железная монашеская выдержка не позволила ему нокаутировать непонятливого переростка. После занятия Йонг подошёл ко мне и протянул бумажку, где по-английски было написано:

— Что вы хотите получить от тренировок?

Я ответил через Вэя:

— Простите меня, мастер Йонг! Мне, похоже, уже не стать великим мастером ушу. Но я хочу постичь тайну этого учения.

После этого откровения со мной стал индивидуально заниматься Вэй.

Пару раз в неделю китайчата сидели в классе, где изучали основы буддизма, историю Шаолиня. Один раз посидел на таких занятиях и я. Этого раза хватило, чтобы понять суть выражения «это для меня китайская грамота».

— Сань, а тебя всей этой китайской грамоте бесплатно учили?

— Отнюдь. Брали, как со всех иностранцев. 8 000 евро в год. С местных 1 200 евро.

Ударил в лоб. Как в бильярде!

— Курсантские будни выжигали изнутри, обтёсывали снаружи. Однажды на тренировке заклинило шею. Голова повернулась вправо, а на место уже не встала. Я стал похож на фараона с египетской фрески. Подошёл к мастеру Йонгу, поклонился всем корпусом вправо, куда смотрело лицо:

— Мастер, я не могу больше тренироваться.

Тот принялся разминать мою шею. Но она отказывалась вернуться в штатное положение. Тогда Йонг повёл меня к другому мастеру, Джао, кряжистому китайскому мужику лет сорока. Джао привёл в небольшой храм, перед входом велел снять обувь. Зажёг благовонные палочки и поставили их в вазу с песком у ног статуи Будды. Помолился. Затем, усадив меня на коврик, принялся безжалостно крутить большие пальцы моих ног. Я кричал от боли. Джао лишь улыбался. И скоро шея вновь стала мне повиноваться! И повинуется до сих пор! (И рассказчик продемонстрировал мне невероятную подвижность своей шеи.)

— Словно без костей!

Но случалось и кое-что похуже. Корни этого происшествия уходят в глубокую древность, когда китайские монахи скитались по Китаю, проповедуя чань-буддизм и пробиваясь подаянием. И всё равно на них нападали и грабили! Надо было как-то отбиваться. Для этих целей монахам служили их посохи. Ими они побивали и даже убивали тамошних рыцарей гоп-стопа. Владеть этим оружием в нашей группе умели даже самые младшие ученики. Они крутили посох так, что в глазах рябило. Однажды мы с моим 10-летним коллегой Фаном разыгрывали сценку: я был разбойником, а он — монахом. Я нападал, а он защищался. И вот во время одного из выпадов мой лоб встретился с посохом «монаха»…

Помните? С этого мы начали рассказ о посещении Шаолиня: «Удар бамбуковым шестом в лоб Мешкова был коротким и сильным. Солнечный свет перед глазами погас. В наступившей темноте закружились звёздочки. «Как на китайском флаге» — последнее, что успел подумать наш герой».

— На лбу вскочила огромная шишка, — продолжил свою исповедь Мешков. — Но русские не сдаются! И вечером я продолжил тренировки. А утром опухоль расширила границы лба вниз и в стороны, сползла на глаза. Лицо утратило былую привлекательность (см. фото. Публикуется впервые!). Меня освободили от занятий и повели к здешнему лекарю. Он пошептал, поколдовал, но лицо в прежние берега не возвращалось. И тогда, чтобы не портить чужой монастырь своим неуставным лицом, я ушёл в горы Сонгшань. Там-то мне и явилась истина: не мальчик, но Будда образумил меня этим ударом. Наказал за обман. Ведь не в поисках самого себя я пришёл в монастырь, а ради страницы-другой в бренном печатном издании! Я попросил у Будды прощения. И он услышал меня! Продлил наказание ещё на сутки, а потом шишка и опухоль исчезли.

Что подарил мне Шаолинь и от чего я сразу отказался

В старину монах, решивший покинуть Шаолинь, чтобы уйти в мир, должен был преодолеть 13 «застав» с механическими деревянными статуями-архатами, наносящими мощные удары, и дойти до ворот монастыря. Если ему это не удавалось, он оставался «на второй год», чтобы, подлечившись, подучившись драться, повторить свою попытку побега.

Нашего утомлённого монастырским режимом земляка отпустили без испытаний и даже с некоторым облегчением.

— Провожали меня всей группой. Мой покровитель 10-летний Во дёргал за рукав и о чём-то спрашивал. Может, вернусь ли я? А Учитель Йонг через своего сержанта Вэя сделал уникальное предложение, от которого я не могу отказаться до сих пор:

— Приезжай на следующий год! Я буду заниматься с тобой бесплатно.

Да, я не овладел шаолиньским ушу. Я по-прежнему прыгаю вверх не выше полуметра. Не крошу головой кирпичи, а при виде монашеского посоха лоб начинает тихонько ныть. Зато теперь я с удовольствием делаю по утрам не очень опасные для костей и связок упражнения, да-да, те самые, от Учителя Йонга! И с неменьшим удовольствием не сажусь на шпагат. Зато купаюсь круглый год в речке, а зимой в проруби. И выдерживаю кратковременные затворничества на даче.

— Саш, ну, а помог тебе Шаолинь преодолеть свои пороки?

— Ещё как помог! Там я перестал материться.

— Даже когда по лбу посохом заехали?

— Будда с тобой! На площадке было полно детей! И хоть они по-русски не понимали, но у Вэя был электронный переводчик. Китайчата спросили бы его: а что дядя сказал? Так что я просто и доброжелательно прошептал: «О, как ты не прав, мой юный друг!» Обратил всё в шутку и лишь после этого рухнул на землю.

В Шаолине я перестал тревожиться, копаться в себе. А зачем? Кругом монастырские стены и горы. Пьянство? Только не это! На территории Шаолиня полно ресторанов и буфетов. Продаётся и спиртное. Для тех туристов, которые не могут воспринимать мир кроме как через линзу бутылочного донышка. Но доход от продажи спиртного туристам тоже ведь идёт на пользу монастырю! Но наши интенсивные тренировки возлияния исключали полностью. Как исключали они и блуд, хотя есть женщины в шаолиньских селеньях…

— Значит, присущий тебе жар чресел загасить полностью не удалось?

— Слаб человек! Уязвим боевой недомонах! Трудно было мне устоять перед ночным звонком в гостинице, где я остановился. Нежный голосок просвистал в трубке:

— Вума хосес?

Сон мгновенно улетучился. Память тела растоптала только что выстроенный, но ещё не сданный в эксплуатацию песочный замок добродетели.

— Йес! Йес! Е-а-е! Хосес! Хосес!

Я почувствовал себя дембелем, вернувшимся с поста воздержания в место своей постоянной прописки. Солдаты-срочники и моряки, полярники и космонавты меня поймут. Надеюсь, не захлопнут с возмущением газету и милые дамы.

Да, это была она, записавшая при заселении в гостиницу моё имя в амбарную книгу и выдавшая мне ключи. Краем своего уставшего глаза я отметил её многообещающую улыбку. Значит, мне не показалось! Значит, есть справедливость и в китайском мире! Я обнял её со всей нежностью несостоявшегося монаха, а утром отмусолил ей символические 100 юаней. И мы расстались. Как оказалось, навсегда.

…И вновь перед глазами путешественника сгустились сумерки. Но лоб уже не болел. Огоньки под крылом вытянулись в одну нитку. «Посадочная полоса. Только уже не китайского аэропорта, а родного Шереметьево, — улыбнулся Мешков. — Отсюда до Шаолиня — как до Китая! А до дома рукой подать». Самолёт зашёл на посадку, пробежался по бетонке. Наш неугомонный Мешков ступил на московскую землю. Чтобы в знаменитом на весь мир городе осмотреться и решить: остаться ли там навсегда или в очередной раз погнаться за впечатлениями и вписать очередные пять-шесть страниц в историю отечественной журналистики. За хороший гонорар, конечно.

Записывал за кандидатом
в монахи Лев Комов.

Читайте в следующих номерах «МОЁ!» новые рассказы о приключениях неугомонного Александра Мешкова в Голливуде (США) и Каракасе (Венесуэла), в Гаване (Куба) и Баку (Азербайджан). Будет интересно!