Пожар на теплоходе

В те майские дни 1988 года вся Япония с трудом выговаривала почти непроизносимое для себя слово «Приамурье». Так назывался советский круизный теплоход, сгоревший в ночь с 17 на 18 мая 1988 года у причальной стенки порта Осака. Погибли одиннадцать советских туристов.

Репортажи с места трагедии несколько дней не сходили с первых полос японских газет. Телеканалы пестрели жуткими снимками: накренившийся теплоход, закопчённые борта корабля, чёрные мешки на каталках, заплаканные лица. Фото другого теплохода «Константин Черненко», пришедшего из Владивостока в Осаку, чтобы принять на борт и вернуть на родину уцелевших и пострадавших в огне участников злополучного круиза. И чуть погодя в новостях уже без комментариев — они, те самые туристы, поднимающиеся по трапу, согнувшиеся под тяжестью коробок с «шарпами» и «сони», с сумками, набитыми «адидасами» и «нори». А по соседнему, образно говоря, трапу на борт «Константина Черненко» поднимались чёрными тенями гробы с телами погибших.

Деньги на мечту не «светятся»

— Для меня в этом случае словно переплелись две трагедии — Чернобыль и Осака, — рассказывает корреспонденту «Ё!» профессор Евгений ГАШО, в том далёком 1988-м секретарь комитета комсомола воронежского политеха. — Дело в том, что деньги на этот круиз вокруг Японии я собрал ещё в 1986 году, проработав месяц дозиметристом в студенческом стройотряде в зоне Чернобыльской АЭС. В апреле там случилась известная на весь мир трагедия. И сотни добровольцев устремились к месту катастрофы. В том числе и студенты. Порыв был искренний и мощный. Например, ребята-кубинцы из Киевского института гражданской авиации в очереди стояли, чтобы сдать костный мозг сильно облучённым ликвидаторам. Вот и мы, прошедшие суровый медицинский отбор и подготовку по дозиметрии, собрались утром на Киевском вокзале в стройотрядовских куртках и с гитарами. Провожали нас немногие суровые отцы. Почему только они? Просто не все ребята своим мамам сказали, в какой именно стройотряд и куда они едут. Хорошо понимали, на что идут.

В общем, в то лето дозиметристов в стране остро не хватало. И мы ехали в зону, чтобы облазить с приборами окрестности Чернобыля, промониторить местность и фон, очертить зону смертельно опасного излучения. Отправились не столько за деньгами, сколько из чувства долга. И пафос тут ни при чем. Но денег всё-таки заработали.

А на следующий год я побывал в Москве на выставке японской техники, где буквально заболел идеей съездить в эту диковинную страну.

И вот бюро международного молодёжного туризма «Спутник», пожалуй, единственная в то время организация, занимавшаяся поездками за рубеж, отправляет меня за мои заработанные потом и рентгенами полторы тысячи рублей в шикарный круиз вокруг Японии! В составе группы 300 человек из десяти регионов СССР. Самолётом в Хабаровск, оттуда поездом во Владивосток. Грузимся на старенький, 1961 года постройки, теплоходик «Приамурье». И через два дня качки, песен и новых знакомств мы в Японии! Сейчас этим уже никого не удивишь, а тогда… Хоккайдо, сияющий «Диснейленд» в Токио, Осака, Киото, Хиросима!

Трагедия у причала

Единая картина той трагической ночи складывалась по рассказам самих туристов. Вот на корме группа энтузиастов пыхтит над сценарием для завтрашнего «воронежского вечера». Во втором часу ночи звучат заключительные слова «гаудеамус игитур», теперь по каютам… Тут-то и проскрежетало в палубных динамиках: задымление, покинуть каюты. А надо сказать, незадолго до этого на корабле проводили учебную шлюпочную тревогу. Собрали людей в музыкальном салоне, объяснили, как пользоваться спасательным жилетом. Провели к шлюпкам. И распустили. Сейчас тоже всё не выглядело как ЧП: ни огня, ни дыма. Но это наверху. А внизу…

— Наша 348-я каюта находилась в самом низу, — рассказывает Гашо. — Волны в плавании даже захлёстывали иллюминатор. Жили мы здесь вшестером: Миша из Нововоронежа, Василий из Таловой, Петро и Николай из Кантемировки, воронежцы я и Валера Джулакян, инженер домостроительного комбината.

В ту ночь Валере не спалось. Было душновато — накануне у пришвартованного к причалу теплохода почему-то наглухо задраили иллюминаторы. Да и впечатления не отпускали. Вспоминалась Фудзияма, которую увидели, возвращаясь с завода Nissan. Гид-японец ещё сказал тогда: так чётко она бывает видна нечасто. Мы ещё подумали: «А где же дым над вулканом, символом Японии?»

…И дымом потянуло! Совершенно отчётливо. Потому что, как потом выяснилось, вспыхнула соседняя каюта, 346-я.

— Там всюду пластик был, — возмущался позже один из участников того круиза, сам инспектор пожарной охраны. — Опаснейший горючий материал! Зайдя на «Приамурье», сразу обратил внимание: нет инструкций по эвакуации людей из кают. Каюты нижних этажей — на 4 — 6 человек. Удобства — в конце длинного коридора. Если что, будет давка. Да и организованных для эвакуации действий команды во время пожара не видел. На второй палубе, где находилась наша каюта, где был самый опасный участок, организованной эвакуации не было.

А внизу действительно была давка. Сквозь едкий дым — горел тот самый пластик — люди на ощупь пробирались по коридорам.

— Джулакян бежал последним, — продолжает Гашо. — Он успел разбудить ребят, крикнуть: «Пожар!» — и выскочил вслед за всеми из каюты. В темноту и дым. Из соседней 346-й било открытое пламя. В какой-то момент ощутил, что вдыхать уже нечего, закашлялся, упал. Это его и спасло. У самого пола, сантиметров на двадцать, воздух ещё оставался.

Спасительный глоток, ещё один… Валерий полз к выходу.

— С верхней палубы сошли на берег спокойно. Пропустили вперёд девушек. Но когда люди стали с криками прыгать на бетон причала, ломая при этом ноги, стало ясно: беда! Начали бить стёкла задраенных иллюминаторов правого борта, вытаскивать людей. Битое стекло резало тела, но такие ранения были уже не в счёт. Каюты нашего, самого нижнего яруса располагались на метр-полтора ниже уровня причала. Выбраться оттуда было невозможно. Только падать вниз, откуда уже не выбраться. И тогда около сотни мужчин упёрлись руками в борт железной махины. И р-раз! И р-раз! Теплоход чуть-чуть отодвинулся от причала.

Наш Коля протискивался оттуда сквозь разбитый иллюминатор, истекая кровью. Стеклянные зубья оставляли глубокие раны. Но парня спасли. А пожар всё бушевал, уничтожая каюту за каютой. Скоро поняли, что нескольких человек среди нас нет. Но до утра надежды не теряли.

Валерку выворачивало от кашля. Уже в госпитале выяснилось, что у него серьёзно пострадали горло и лёгкие. Коля сильно подвернул ногу, когда прыгал на причал. Вася выскочил без одежды, кто-то накинул на него халат.

Пожарные продолжали бороться с огнём. Нас стали выводить с причала. Через строй репортёров с камерами, микрофонами, подсветкой. Помню, хотелось эти камеры разбить. Тоже мне, охотники за сенсациями! Но потом понял, что там это только так и работает. Скоро такой стала и российская пресса. Зато часа через три в школу, куда нас эвакуировали с причала, нам принесли свежие газеты с фотографиями горящего «Приамурья», с ранеными. А потом уже и с погибшими, тела которых увозили в морг.

Под утро упали в изнеможении на матрасы, постеленные в школьном спортзале. Просыпались и не могли поверить, что всё это случилось с нами.

Японцы среагировали быстро. Нет, не пожарные, которые тушили «Приамурье» часов десять, а простые жители Осаки. Откликнулись, едва узнав о чужой беде. Незнакомые люди приносили нашим ребятам одежду и обувь, дети дарили бумажных журавликов. Из Токио примчалась девушка с большим пакетом хлеба и 20 тысячами иен для пострадавших. Власти раздали туристам по 50 долларов. Развезли нас, потерявших деньги и документы, по гостиницам, где в номерах были даже спутниковые телефоны. Связались с Воронежем, успокоили родных. Но появились и списки погибших. С ними мы простились в храме Осаки. Тяжело было видеть цинковые гробы. Давило и непривычное убранство японского храма.

Не могу не вспомнить, как туристы, которые вообще ничего не лишились, составляли списки «потерь»: три магнитофона, три видеокамеры. Даже дублёнка фигурировала. Это в мае-то! Японцы прочли, удивились. Вернули бумажки: «Проверьте, может, вы что-то оставили дома?»

Да куда там! Но было много и тех, кто в огне или пожарной пене потерял всё: документы, деньги, покупки. У меня, например, остались только майка, шорты и сланцы. Я был в них, когда начался пожар, а о том, чтобы заскочить в свою 348-ю, не могло быть и речи.

Подошедший, чтобы доставить туристов на родину, «Константин Черненко» был готов к отплытию. И тогда члены московской и узбекской тургрупп потребовали у капитана «Черненко» и руководителя комиссии по эвакуации задержать пароход и организовать поездку за покупками в Кобе, где, как говорили, цены ниже, чем в Осаке. Всеми правдами и неправдами руководители договорились с японской стороной, и та, несмотря на выходной и позднее время, подогнала фургоны с бытовой электроникой к борту советского теплохода. Но товар привередливым обладателям непотраченных иен не понравился. Да и в Кобе всё равно дешевле… И администрация вынуждена была подать молодым туристам такси, чтобы те рванули за сотню километров тратить валюту. Как рассказывали, отоваривались на славу. На радостях даже устроили на борту дискотеку.

Провожала Осака советских туристов как родных. Тысячи людей высыпали на пирс, над теплоходом кружили вертолёты.

Но вот и Владивосток! «Черненко» к причалу сразу не пустили. Часа четыре на борту теплохода туристов опрашивали следователи. Пришвартовались вечером. На улице градусов пять тепла. А мы в одних рубашках, подаренных японцами. Прохладный приём!

…Разгружались уже ночью. Некоторые туристы, заимевшие по пять-шесть мест клади, с деловитостью удачливых купцов по нескольку раз поднимались на борт. На погорельцев они похожи не были.

Торгмортранс по заявке с моря подогнал прямо к причалу всё лучшее, импортное, во что можно было одеть пострадавших сограждан. Москвичам — и это в июле! — достались ультрамодные «аляски». Глядя на это, возроптала молдавская делегация, по простоте душевной их не заказавшая. Было и такое.

Высокая комиссия объявила виноватыми в пожаре самих туристов: нарушили правила пожарной безопасности, не вовремя оповестили экипаж о ЧП… Понятно. У причала потеряли одиннадцать душ, а случись такое в море? Только не из-за выводов комиссии мужики из нашей каюты долго потом не могли засыпать в темноте — только с включённым светом. О снах даже не спрашивал. Сам такие видел.

Беседовал Лев Комов.