Сказки

«Старое болото светилось мертвыми огоньками, маня. Недобрые боги северных лесов не любят чужаков. Белая крупа сыпала с мглистых туч, рваным саваном лежащих на верхушках черных елей. Седые ветра дышали холодом; за холодом шла ночь; ночь несла смерть, дрему – оттого-то в старых сказках лес называли дремучим: предки знали его хозяев не понаслышке. Знали, кто живет в чаще, и кто заманивает путников в топи, и куда ведут едва заметные тропинки. Знали – и боялись…» Кабан содрогнулся. Ну и чтиво – на ночь-то глядя! «Сказки северных лесов». Что такое «северные леса» кабан не знал, только догадывался: налево от восхода солнца – и до края земли. Если не за край. Ну их. Нам и здесь хорошо! На кабаньей опушке было тихо и спокойно. В кабаньей берлоге – и того лучше: пыхтел чайник, в печке потрескивал огонь, а кабан потрескивал желуди. Ложиться спать на голодный желудок было бы величайшей глупостью на свете. Да и перед сном неплохо было бы разобраться, что за слово такое чудное – «сказки». Словно фруктовый леденец или пряник. Вспомнилось детство, и кабан сделал запись в блокнот:
Сладости были со вкусом сказки. Дешевый портвейн со вкусом не имел ничего общего. Вадим пересилил себя и уснул. Перегар вплелся в подвисший над столом сигаретный дым: комната не проветривалась. Сны были дрянные, удушливые. Хотелось сорвать с себя мокрое одеяло и крест. Стремление достичь дна – химера: уныние бездонно. Окна выходили в глухой переулок. Обрамленные черными полусгнившими рамами, они не ждали радости. Запылившаяся прорезь штор скрывала стереотипное уродство панельной архитектуры. Сон ушел. Сожженный портвейном рот сплюнул вхолостую: слюны не было. Вадим закурил, ленясь дойти до кухни и налить воды. Сухой кашель вывернул душу. Дожить до утра было сравнимо подвигу. Дожить до сноса Кукольного театра, где работал художником Вадим – надо было умудриться. Дожили. Снесли. Под торговый центр «Сказка».