Воронежская поэтесса рассказала, как создавался памятник Ивану Бунину
Лилия Гущина была автором идеи «посадить» рядом с писателем собаку
Один из самых красивых и романтичных памятников – монумент писателю Ивану Бунину был установлен в Воронеже 24 года назад в сквере за Никитинской библиотекой. Портал "MOE! Online» уже рассказывал об истории появления памятника. Созданием монумента занимался московский скульптор Александр Бурганов. Оказалось, что автором идеи «посадить» рядом с писателем собаку с остренькой мордочкой была поэт, писатель, журналист Лилия Гущина, которая некоторое время училась и работала в Воронеже. Сейчас она живёт в Москве, является членом Союза писателей Москвы, была соавтором книги Ирины Хакамады «Sex в большой политике».
Скульптор изобразил Ивана Бунина в момент расставания с Россией, а пёс — символ одиночества. Интересно, что собака сначала не всем пришлась по душе, в прессе очень бурно обсуждалось изваяние Бунина. О том, как создавался памятник Ивану Бунину, Лилия Гущина рассказала в соцсети «Фейсбук» на своей странице. Приводим её текст.
«Весной 1995 года я вертела в руках миниатюрный макет памятника Бунину, выполненный скульптором Александром Бургановым по заказу крупного воронежского банка. Поводов для установки памятника было как минимум три. Во-первых, писатель, рожденный в нашем городе, до сих пор не имел в нём ни улицы своего имени, ни музея, ни бюстика – советская власть, не жалуя эмигранта, эротомана и своего яростного ненавистника, не одобрила бы мемориальные почести такому земляку. Теперь же автор «Темных аллей» и «Окаянных дней»был в моде и в фаворе. Во-вторых, осенью ему исполнялось 125 лет. В-третьих, председатель банка избирался в госдуму и, покидая Воронеж, пожелал на прощание подарить ему что-нибудь такое, что нельзя быстро съесть, присвоить или обналичить.
Меня пригласили на роль консультанта. Отредактированную после консультации версию я и вертела в руках. Конечно, мне хотелось более радикальных перемен. Например, чтобы на низкой кушетке полулежал бы в ленивой позе русский барин в халате с кистями. А еще я бы позволила ему улыбаться, почти незаметно, по-джокондовски, только краешками губ. Я никогда не могла понять, почему портретам улыбаться можно, а памятникам – нельзя. Особенно мрачными у ваятелей получаются писатели и поэты, самые жизнелюбивые и беспечные люди на земле. Они или стоят со скорбно склонённой головой, точно у края свежей могилы, или сидят, погружённые в свои думы, и совершенно ясно, что ничего отрадного в этих думах нет. Смотришь и не веришь, что эти буки и меланхолики могли сочинить что-то кроме некрологов и эпитафий.
Но в Иване Алексеевиче с нашей последней встречи ничего не изменилось. Он по-прежнему сидел не на кушетке, а на лесной коряге, одетый не в халат с кистями, а в сюртук, и, судя по выражению лица, настроение у него с тех пор не улучшилось. А должно было. Потому что теперь о хозяйские колени терлась симпатичная псина с узкой аристократической мордой. Я высвистала её из осеннего дня 1903 года, из последних строчек стихотворения (стихотворение «Одиночество» - «Ё!»), которое знакомо даже тем, кто никогда не читал бунинских стихов:
Что ж, камин затоплю, буду пить
Хорошо бы собаку купить.
Идея, озвученная меценату и скульптору, казалась мне замечательной. Всем известна острая ревность Бунина-поэта к безоговорочному предпочтению читателями Бунина-прозаика, его болезненная реакция на невнимание к своим стихам. Я и сама остаюсь безучастной к отточенной и холодноватой бунинской лирике. Но сама обида меня бесконечно трогала, как и неутоленная жажда путешествий Пушкина и детское пристрастие Мандельштама к шоколаду. В своих мечтах я дарила Александру Сергеевичу кругосветный круиз, Осипу Эмильевичу – кондитерскую фабрику, Достоевскому – казино, Ахматовой – симпатичный особняк в Царском селе, Цветаевой – коллекцию розовых платьев, а Бунина увенчивала званием короля поэтов.
В памятнике мне увиделся уникальный шанс исполнить страстное желание классика. Я рассуждала так: посмотрит культурный прохожий на собаку и задумается – зачем она тут? Какое имеет отношение к нобелевскому лауреату? И непременно, поднатужившись, вспомнит – «что ж, камин затоплю...». А тот, кто не задумается, тому и не надо. Студенты же непременно заведут традицию перед экзаменами гладить зверя по носу или по лапе, и через какое-то время они у него весело заблестят, как у пограничной овчарки на станции метро «Площадь революции» в Москве и у средневекового пса на Карловом мосту в Праге. В результате всем будет хорошо – и воронежцам, и Бунину.
Меценат и скульптор сдались без сопротивления. Я ликовала. Мне уже снились перспективные сны, в которых сдергивали белое покрывало то с бронзового Пушкина, радостно смотрящего из кибитки на поднятый перед ним пограничный шлагбаум, то с Тургенева, одевающего обручальное кольцо на пальчик Виардо, то с юного Блока в гамлетовском берете. Но когда в областной газете был опубликован проект памятника, разразился скандал. Особенно разбушевался один краевед-филолог. Он требовал придать лицу юбиляра более трагическое выражение и лишить его четвероногого друга – «ибо Бунин не Тургенев и не Пришвин».
Я была совершенно согласна, что Бунин – не Тургенев, не Пришвин, а так же не Чехов, не Толстой, не Куприн, и уж никак не Тэффи или Зинаида Гиппиус, и никогда никем из них, слава богу, не станет. Но при чем тут бедное животное? Допустить, что литературоведу не известна знаменитая бунинская строчка, я не могла. Еще более удручающей была мысль, что всё прекрасно известно и дело не в некомпетентности, а в профессиональном садизме: русский писатель обязан иметь горестную судьбу, изо всех сил страдать и мучиться, а человек, у которого есть собака, уже не может быть абсолютно несчастным. В общем, если бы Дантес выстрелил в воздух, многие литературоведы ему бы этого не простили. От огорчения я заперлась в деревне и вернулась только глубокой осенью. Я знала, что памятник уже открыт, и знала, где он установлен – в уютном скверике за областной библиотекой. О собаке спрашивать не решилась.
... Мы увидели друг друга одновременно. Пёс еле заметно вильнул хвостом, у его хозяина дрогнули уголки губ. Аллея, ведущая к памятнику, была устлана желтой листвой. На постаменте у собачьих лап лежало печенье. А нос, как и полагается, был мокрым и холодным».
Справка:
Иван Алексеевич Бунин родился в 10 октября в 1870 году в Воронеже в старинной дворянской семье. В Воронеже Бунин прожил только первые три года жизни. Потом семья переехала в село Озёрки Орловской губернии (сейчас Липецкая область). А в 11 лет Иван поступил в Елецкую уездную гимназию. Писать стихи Бунин начал в 17 лет. После учёбы он работал корректором в «Орловском вестнике», а потом перебрался в Полтаву. Первый брак Бунина с дочерью богатого одесского грека Анной Цакни продлился недолго. Единственный сын супругов умер в 5-летнем возрасте. Потом в 1906 году писатель стал жить с дочерью председателя Госдумы Российской империи 1-го созыва
Верой Муромцевой. А поженились они только в 1922 году. Летом 1918 года Бунин из большевистской Москвы перебрался в Одессу, а в феврале 1920 года он эмигрировал во Францию, где вёл дневник «Окаянные дни», в котором описывал то, что творилось в России в трагические революционные годы. Он выступал с лекциями и не скрывал, что никогда не поддержит советскую власть. В 1933 году Бунин стал лауреатом Нобелевской премии за «строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Во время Второй мировой войны жил на вилле в Грасе (юго-восток Франции, Приморские Альпы), где прятал от фашистов нескольких евреев. Умер писатель в Париже в ночь с 7 на 8 ноября 1953 года во сне. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. В эмиграции Бунин написал лучшие свои произведения: «Митина любовь», «Солнечный удар», «Жизнь Арсеньева», цикл рассказов «Тёмные аллеи» и другие. Однако до 1955 года его книги в СССР практически не издавались, а некоторые произведения, например «Окаянные дни», были напечатаны только с началом перестройки.