«Главная мысль там — как бы выжить»: ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС
Участник тех событий рассказал о своей работе в радиоактивной зоне
39 лет назад — 26 апреля 1986 года — произошёл взрыв на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС. Это стало крупнейшей экологической катастрофой в истории. Для её устранения было привлечено более полумиллиона человек, из которых более трехсот тысяч были военными. Воспоминаниями о тех событиях с «МОЁ!» поделился ликвидатор Александр Михайлович Шестопалов.
«Куда везут сказали не сразу»
Я тогда был военно-обязанным, 5 сентября 1986 года меня направили устранять последствия. Принесли повестку в восемь часов вечера и сказали, что служба зовёт, надо в пять утра явиться в военкомат. Не одному, конечно, много кого из Воронежа забирали. У меня не было как такового страха, мы даже и не знали, куда нас забирают, а рассказали нам, только когда довезли до Курска. Там нас переодели, посадили в поезд до Киева. А там уже распределяли. Не все попадали в Чернобыль, кто на окраину, а я непосредственно туда попал.
21 день я на станции отработал. Потом две недели лежал в госпитале в Киеве. Служил я водителем, но ездил всего три раза. Один из них, когда мы встречали Горбачева с делегацией японской. До ЧАЭС надо было проехать три КПП. Приехали японцы, подняли свой дозиметр на первом КПП, посмотрели, увидели уровень радиации, подумали и уехали.
Жили мы там в палатках. Холодно было — давали по два одеяла. Вот мы встали, перекличку сделали, поехали на станцию. Туда приехали, часть ребят наверх, часть внизу стояла. Те нам скинут пару кирпичиков, сколько успеют (давали на это всё 2 минуты), мы их в машину погрузим. Как время кончится, раздается сирена, и нам командуют уходить. Мы едем в баню сразу. Помоемся, чистую одежду дадут. Машину мыли от радиации, чтобы у неё допустимый уровень был. Часто, конечно, отмыть ее не получалось, но на КПП пропускали. Знали, что все равно живём в радиоактивной зоне. Периодически мыли станцию, чтобы радиоактивная пыль не поднималась.
«Мухоморы размером с голову»
Жутко было, неприятно. Главная мысль там — как бы выжить да уехать. Деревню проезжаем — пустынно, народу нет, скотина гуляет. Яблоки огромные были, мухоморы размером с голову. Байка была, что если съесть такой, от любой болезни вылечишься. Собаки бегали без шерсти, птицы без перьев. Мы, кстати, попали в госпиталь с ребятами, которые устанавливали флаг на «саркофаге». Им закрыли рванувший реактор. В госпитале, конечно, кормили хорошо. Восемь блюд! Там и красная икра, и чёрная.
Из мер защиты были таблетки йодовые и респираторы, на этом все. Были защитные костюмы, лежали навалом, но нам их надевать не давали. Кино у нас снимали, хронику. Тогда, конечно, нам давали костюмы, и мы в них работали. У знакомого дочь потом ездила в Ленинград, в музей. Говорит, видела там меня, когда фильм этот крутили.
«Санёк, умираю, мне плохо очень»
Война — подошёл, убил. Как у нас комбат говорил: «То, что люди воюют, так мы тоже воюем. Только мы не знаем с кем». Утром на разводе зачтёт кто поедет на станцию и начинает: «Товарищи солдаты, мы идём на войну с невидимым врагом».
Не могли однажды из радиоактивной зоны возле станции пожарника вызволить никак. Он там умер и лежал. Поехали, значит, мы туда. Командир батальона решил пойти на разведку. Простояли мы там секунд тридцать, подбегает ко мне товарищ и говорит: «Санёк, умираю, мне плохо очень». Возвращается комбат, кричит: «Быстро-быстро отсюда!» На следующий день наш комбат скончался. Такая вещь, радиация. Стоишь, один фон, шагнёшь — уже другой. Случай у нас был, мы работаем, а сержант один ходит с дозиметром и всё смотрит. Тут бах, и встал. Потом мы узнали, что он просто искал, где постоять можно, чтобы фон был поменьше.
«Вертолёт упал рядом с местом, где мы стояли»
Самое яркое воспоминание — как я под вертолёт чуть не попал. В тот день мы ездили к четвёртому энергоблоку. Только уехали, значит, а тут вертолёт летит. Что он там обследовал, не знаю. И тут он лопастью зацепился за кран. А ведь были опытные летчики, как нам рассказывали, с Афгана. А упали рядом с местом, где мы стояли.
Дозиметр мне давали, как подопытному. Они были только у офицеров, у меня и ещё у четырёх ребят с подразделения. У нас с офицерами разные дозиметры были: у них ручные, а наши к форме пристёгивались. Нас пятерых случайным образом выбрали и дали приборы на время работ. Потом их забрали и отправили на исследование.
«На крокодила стал похож»
Сразу после Чернобыля у меня пошли последствия. Сначала зубы выпали. Потом кожа чем-то покрылась, на крокодила стал похож. Бинтами замотался, только глаза было видно, и отправился в Москву, там месяц пролежал. Из больниц, конечно, не вылезал в первое время, даже по полгода лежал. И в Москве лежал, в Ленинграде.
Я приехал, меня уже ждали родственники, тут икры красной наготовили, икры черной. Один врач в поликлинике порекомендовал мазь, обещал, что она меня вылечит. Весь город объездил, один-единственный флакон нашел. Три раза я ей помазался, все с кожи сходить стало. Сейчас, конечно, я тот рецепт уже потерял. Алкоголь вообще не лез. Только спустя время пить стал.
Вызывают нас в Дом пионеров, сборы там. Я туда ни разу, честно говоря, не ездил. Там медальки, благодарность дают, они не зачем мне. Они же не вылечат.