«Разве это не чудо?» Как воронежские резчики по дереву создают церковную красоту
Журналисты «МОЁ!» побывали в мастерской Льва Шевченко
Журналисты «МОЁ!» побывали в мастерской Льва Шевченко, который украсил своими работами более 40 храмов по всей России.
Этапы волшебства
Сейчас время такое — быстрое. Пробежать, пролистать, проскочить. Будто кто-то толкает в спину и пугает: «Беги, а то не успеешь». На то, чтобы делать паузы, замечать подробности и во что-то вникать, времени вроде не остается. И редко кто что-то делает с прицелом на века. У Льва Шевченко и сотрудников его иконостасной студии такой прицел есть. Работают они без суеты и спешки, иногда годами выполняя один заказ. Зато и жить их работы могут при должном уходе сотни лет.
О том, как становятся мастерами, создающими церковную красоту, что нужно учитывать при такой работе, с какими нюансами приходится сталкиваться резчикам и что такое божий промысел, журналисты «Ё!» узнали, побывав в иконостасной мастерской.
…На полу гора досок. Обычных, неотёсанных. Вот дуб, вот берёза, липа, конечно, — она здесь вообще королева, потому что мягкая и пластичная, для работы руками нет ничего лучше. Сосна — редкий гость. Её могут только в черновых целях использовать, например для каркасов. Она выделяет смолу, и это плохо для изделия.
В больших мешках — опилки. Оказывается, они тоже бывают разными. В мастерской Шевченко они воздушные, и на них очередь. Для тех, кто понимает, это не просто отходы производства, а утеплитель и подстилка для животных. Некоторые даже матрасы ими набивают.
Представить, что вот из этих шершавых досок получается потом нечто кружевное и невесомое, фантазии не хватает.
Хозяин мастерской — член Союза художников России Лев Шевченко — украшает храмы уже четверть века.
— Раньше мы всё делали только вручную. Но лет десять назад решили идти в ногу со временем и купили станок с программным управлением. Рисунок, орнамент или узор создаются теперь при помощи машины с фрезой. Раньше на подобное уходили месяцы, теперь — дни. Моя задача как автора — создать 3D-модель этого рисунка. Объёмные формы рождаются из плоского эскиза — и это первый этап, можно сказать, волшебства, — улыбается мастер.
В главном цехе от работающих станков свист в ушах. В следующем звук, будто зашел в кабинет зубного врача. Только запах здесь другой — дерева и краски.
После создания эскиза и воплощения его с помощью фрезерного станка изделие — часть иконостаса, киота (это такой особый украшенный шкафчик или полочка для икон) или резной утвари — отправляется в шлифовальный цех, потому что оно в занозах и неровностях, а надо добиться идеальной гладкости.
— Шлифуют специальным инструментом — бормашиной, — объясняет Шевченко. — А раньше и этот этап был исключительно ручной.
Вот как — оказывается, не только в стоматкабинетах бормашины применяют!
Морозные узоры
Дальше покрасочный цех. Здесь тонируют, шлифуют, красят, несколько раз наносят лак. Это очень кропотливая работа. На изготовление иконостаса может уйти и полгода, и даже год. В том числе и потому, что торопиться с покраской никак нельзя. А бывают необычные заказы, когда требуется включить фантазию. Тогда ещё дольше.
В углу мастерской часть заготовки, похожей на тульский пряник.
— Это фрагмент, оставшийся от иконостаса в Белогорье. Мы его на память оставили, уж очень он оказался необычным. Совсем недавно тот иконостас установили и освятили, — делится с журналистами «Ё!» Лев Шевченко. — Батюшка захотел его в необычном цвете — «морозные узоры». И я вот такой придумал. Шлифовали, красили, а потом белой краской, едва касаясь, проходили. Это все из берёзы сделано. Липа прекрасна под ручную резьбу, а под станок — никак. Сильно лохматится. Дуб и берёза — твёрдые породы, они подходят отлично, — объясняет мастер нюансы ремесла.
В студии Льва Шевченко работают человек десять, иногда больше. Всё зависит от заказа. Многие окончили воронежское художественное училище, отделение «резьба по дереву». То, что они делают, — ювелирная работа. Иногда в буквальном смысле. К примеру, когда на изделие накладывается сусальное золото. Оно тончайшее и самой высшей пробы — 999. Когда оно наносится, мастера даже дышать боятся. А уж ходить и чихать рядом в такой момент — просто преступление.
«Глазам своим не верю»
Льву Шевченко 47 лет, почти половину жизни он делает резные украшения для церкви. Практически во всех главных храмах Воронежа есть его работы.
— Иногда захожу туда, смотрю и глазам не верю, что это моих рук дело, — признается он.
Работа тончайшая, прихотливая, с соблюдением традиций и канонов, но и с фантазией тоже.
Например, в Покровском соборе, куда мы зашли, чтобы полюбоваться на его творения, — 12 киотов, изготовленных в его мастерской. Обычно на подобные изделия наносят растительный орнамент — цветы, виноградную лозу. А Шевченко придумал посадить туда птиц.
— Мне очень понравился один старинный рисунок, и я решил вставить в орнамент для киотов Покровского собора пернатых. Это символ райских птиц, — шепчет Шевченко, чтобы не нарушить церковную тишину.
Среди мерцающих свеч, высоких сводов и сверкающего позолотой убранства его резные обрамления икон — роскошное дополнение этой красоты.
О свечах
Для мастера они — боль. Потому что коптят.
— Это самая большая проблема настоятелей, как бороться с этой копотью. Она оседает на стенах, потолке, на всём убранстве храма. Каждый год перед Пасхой надо ставить леса и все перекрашивать. А что с росписями делать, которые покрываются ровным слоем копоти, что с киотами? — вздыхает мастер.
В Алексеево-Акатовом монастыре, для которого они недавно делали иконостас, для борьбы с копотью придумали следующее. Образы святых усадили в «шкафчики», установив в места для подсвечников вытяжки.
— Храм этот очень светлый, иконостас и росписи — тоже, а свечи коптят. Через два года, а то и полгода всё черным станет, если не будет этой вытяжки, — объясняет Шевченко.
Рассматриваем царские врата, иконостасы, резные лавочки, где могут отдохнуть прихожане, — все это больше десяти лет в мастерской Шевченко делали вручную из липы. Выглядят как новенькие и простоять должны как минимум лет сто.
Божий промысел
По мнению резных дел мастера, ему в жизни очень повезло. Сразу же нашёл любимое дело, которое его и кормит, и утешает, и дарит радость.
Он из семьи врача. Родители пытались приобщить его к музыке, отдали учиться игре на балалайке. Но вместо аккордов мальчишка чертил рыцарей на полях нотной тетради. Взрослые настаивать не стали и перевели мальчишку в изостудию.
Оказалось, что для него рисование — это радость и удовольствие, не то что игра на балалайке.
— Я поступал в художественное училище дважды, — рассказывает он. — Конкурс тогда был огромный. Отделение резьбы по дереву открылось в тот момент, когда я пробовал штурмовать заведение во второй раз. И сразу понял: мне туда. Чётко, как озарение. При этом с резьбой я знаком не был, лишь приблизительно, — рассказывает Лев Шевченко.
Это и было, на его взгляд, божьим промыслом. А ещё то, что обучал резьбе Александр Владимирович Михин. Мало того что у того были золотые руки, он оказался прекрасным учителем, причём не только студенческих дисциплин.
В 17 лет Лев женился на однокурснице.
— К совершеннолетию у нас родился ребенок. 90-е годы, заводы останавливались, зарплату не платили, нужно было как-то выживать — взрослые не выдерживали, а тут практически на детей навалилась такая ответственность. Работал я на двух работах: и дворником, и газеты продавал. Кстати, «МОЁшку» — ходил по поездам, рекламируя ваше издание. Плюс учился и помогал жене с маленьким ребенком. На третьем курсе я пошёл в храм. Тяжело было, нуждался в утешении. Познакомился там со священником, и так началась моя церковная жизнь, — вспоминает он.
По его словам, красоту для храмов он мечтал делать всегда. С матушкой Варварой из Акатова монастыря познакомился ещё в конце 90-х. Участвовал в росписи нижнего храма — был подмастерьем у художников. И заодно учился, осваивая древнерусские орнаменты. Там и закладывалась база.
На третьем курсе стал работать в храме, делать элемент деревянного потолка. Кстати, Лев резал льва — огромную рельефную фигуру. Это изделие потом стало его дипломной работой.
Зов души
— Бывает, что человека что-то не пускает в храм, выталкивает под разными предлогами. Я же туда попал органично, как по маслу, будто это изначально был мой путь, — делится мастер. — Зов души окрылял, но дальше потребовалось много труда.
Сначала работал один, потом подобрались единомышленники. В какой-то момент слава о мастере перешагнула Воронежскую область. Заказы стали приходить из Вологодской, Московской, Астраханской областей, Краснодарского края.
— Работа в Алексеево-Акатовом женском монастыре — это последняя наша полностью ручная работа. Можно, конечно, и сейчас делать всё так, но с помощью техники эффективнее. Но даже и с помощью станка я в свою работу вкладываю душу и сердце. Разрабатываю, нахожу какой-то ход, решение, — объясняет он.
По его словам, каждый храм со своим характером, к каждому нужно найти подход.
— Недавно делали заказ в Московской области. Современная архитектура. Местные называют этот приход «сиднейской оперой», настолько здание необычно. У этого храма ни одной ровной стены, и ещё там везде витражи. Мы решили включить их тоже — в иконостасы, утварь и мебель. Всё там в одном стиле, и всё перекликается, — делится мастер.
Сапожник без сапог
Дома у Льва Шевченко почти ничего нет из его работ — времени на себя не остается. Лишь кое-что из мебели. И одна единственная икона. И то доставшаяся ему чудом.
— В 2002-м, когда мне было чуть за двадцать, заказали икону. Заказчика звали Николай, и он попросил вырезать икону Николая Чудотворца. Сделал, принёс — а он брать не стал. Говорит: «Мне посоветовали именитого резчика, лучше ему закажу». У меня тогда руки опустились: думаю, столько труда, времени, и всё напрасно. А оказалось, опять божий промысел. Эта икона потом прошла по всем выставкам, международным в том числе. Это единственная работа, которая у меня осталась, и она меня до сих пор восхищает и радует, — рассказывает автор.
Лев — вожак большого прада. От двух браков у него семеро детей. Кто-то унаследовал его художественный дар. Например, старшая дочь Люба защитила в этом году диплом в Питере в академии художеств по искусствоведению. Вторая дочь работает визажистом. Остальные дети тоже рисуют, ходят в художественную школу. Хотя резать пока никто из них даже не пробовал — тяжело.
— В своей работе я больше всего люблю преображение, — признаётся наш герой. — Из обычных досок такая красота выходит. Что-то сверкнет в твоей голове, ты это запишешь, а потом — вот оно. Разве это не чудо?..