Причастие Сергея Калугина

Те, кто приходит на акустические концерты Сергея Калугина, в последнее десятилетие больше известного как лидер металлическо-симфонической группы «Оргия праведников», как правило, знают его песни наизусть. Рок-бардовский репертуар одного из самых сильных неформатных авторов страны меняется очень мало. Но его живой концерт — это в первую очередь мистерия, сравнимая с христианскими таинствами или заседанием масонской ложи. Все происходит как всегда, и всегда впервые. 

Если вы когда-нибудь ходили к причастию, то вам знакома та особая эйфория, которую чувствуешь первые пятнадцать минут после таинства. Я БЕЗГРЕШЕН! В моем случае до первой сигареты. Наверное, это и есть главное в христианстве — возможность регулярно «начинать новую жизнь с понедельника». Лучше, конечно, ходить в душ ежедневно, но, развивая метафору, не всем это физически доступно, поэтому и регулярный банный день — большое благо. Это я, нехристь, не сам придумал, а у истового католика Честертона вычитал.

Подобное чувство, словно заново родился, испытываешь после концерта Сергея Калугина. И даже после каждой его композиции. Весь «калугинский канон» — песни-инициации, описание ритуала посвящения юноши в охотники, ученика в мастера. Причем со знанием дела и с художественной силой, создающей эффект присутствия и соучастия.

Я веду тебя тропами ветра

 Сквозь кроны дубравы.

 Мы у грани могущества, мальчик,

 мы в жерле погони.

 И не лги, что ты волен и свят, -

 Ты пленен и неволен.

 Я раскрыл пред тобой небосвод!

 Времена изменяют свой ход —

 Посмотри на ладони...

Почти в любой его песне присутствуют основные символы посвящения: испытание, поединок, смерть, путь, поддержка мастера, освобождение, победа. По-настоящему рассказать обо всем этом невозможно, зато можно передать ужас и восторг происходящего. За это Калугин, «младший брат Харона», и любим юношами от шестнадцати до примерно сорока.

Сейчас, похоже, не существует сколько-нибудь надежных процедур перехода во взрослое состояние. Ни воинская присяга, ни вручение диплома таковыми уже не являются. Во-первых, неубедительно. Во-вторых, некрасиво: ни тебе удара мечом по плечу, ни прохождения через лабиринт с повязкой на глазах, ни поединка с хищником или пролития крови на священный камень. А главное — не дает прав и возможностей.  Позволю себе длинную цитату из эссе Эдуарда Лимонова, который, как иногда кажется, продержался в юношах до своих почти семидесяти:

«Юноша — этот, может, и преодолел уже космическое одиночество, а может, иной и не преодолел. Но и тот, что преодолел, и тот, что нет, и те, что преодолели, но всякий раз для них это не удовольствие и облегчение, но казнь, — любой юноша имеет еще и дополнительную проблему. Ему нужно покорить мир. Вписаться в мир людей так, чтобы его место было значительным и достойным.

Вписывание в мир затягивается. Юноша еще не понимает, что лишь немногие выходят победителями. Что для большинства humans покорения мира не происходит. Происходит обратный процесс принятия мира, покорности миру. Тогда как ожидался триумф.

Обыкновенно в юношах ходят долго. В среднем лет до тридцати, а то и дольше, до сорока. Иные особи смиряются с сознанием собственной ничтожности в 25 лет, иные только в 50. В наши времена, во втором десятилетии двадцать первого века, юношами ощущают себя чуть ли не до старости, поскольку покорения мира не получается, а признать поражение гордый своей принадлежностью к болтливому и кичливому Интернету мой современник никак не хочет.

При справедливости вышесказанного нельзя забывать, что это взгляд с очень невысокой колокольни, взгляд того, кто обряда инициации не прошел. Иначе б Эдичка знал, что мир нужно не покорять, его нужно принимать как товарища. Любое посвящение: в рыцари, мастера-каменщики или шаманы — в конечном итоге посвящение в человека. А «это достаточно стыдно, чтобы самый великий император склонил голову, и достаточно почетно, чтобы последний нищий смотрел с гордостью». И права и обязанности человека в многоэтажных домах и стеклянных муравейниках нести не сложнее и не проще, чем под сводами готического собора или в хижине на берегу фьорда.

И время встало навсегда, поскольку время стоит,

 А он сказал, что в понедельник шеф собрался на Крит,

 Короче, надо до отъезда заскочить к нему работу забрать.

 И он заваривал чай, он резал плавленый сыр,

 А я уже почти что вспомнил, кто творил этот мир,

 Я рассмеялся и сказал: «Ну как ты мог, она ведь все-таки мать!»

Чтобы прийти к этой невыразимой, но очевидной простоте, нам нужен весь этот театральный реквизит с клинками, посохами, мантиями, циркулями и наугольниками. И нужен Калугин с его сложными текстами, насыщенными реминисценциями буддийских причт, кельтских легенд и писаний средневековых европейских мистиков, звучным баритоном, резкими и звонкими гитарными переборами.

Для неофитов «Ночь защиты», «Туркестанский экспресс», «Восхождение черной луны», «Луна над Кармелем» станут неким намеком на посвящение, которые им предстоит пройти (вероятно, самим, как я уже сказал, помощников в этом деле сейчас, считай, нет). Для давних ценителей песен Калугина вроде меня — напоминанием о мечтах и идеалах юности, увы, подрастраченных и подзабывшихся. Неким аналогом причастия. Солнечным душем, смывающим все, что налипло вместе с привычкой соглашаться, что «зеленое — это желтое, а синее — это фиолетовое», с умением отворачиваться от неприятного и раздражающего, зажимать нос и прятать глаза. Ну или хотя бы понять, что:

Я остался, я просрал, я не поднял этот груз,

Я больше не сражаюсь, я больше не борюсь,

Я тихо присоединяюсь, мама, это полный аншлюс!

Знать о себе правду не всегда приятно, но всегда полезно — именно она делает нас свободными.

Леонид ДИДЕНКО.
фото Андрея СТАРИНИНА.