«Видеть своего ребёнка в смирительной рубашке — невыносимо»: воронежанка рассказала о сыне с шизофренией

Читательница «МОЁ!» Ольга решила поделиться своей историей, чтобы выговориться, а может, и помочь кому-то. Мы благодарны ей за смелость и откровенность.

«Ничего не предвещало беды. Сын нормально учился, в школе бывало всякое: где-то подрался, убежал с уроков… Мальчишка рос. С детьми близко не общался, по большей части был одиночкой. Окончив школу, поступил на журфак — мне хотелось, чтобы он получил высшее образование. А Серёже было все равно. Он никуда не хотел и мог весь день пролежать лицом к стене. Я до последнего не верила, что с сыном что-то не так. А потом случился первый приступ, от которого стало до боли страшно. Той осенью Серёже было 18 лет.

Мне звонит консьержка и просит приехать. «Мама, надо непременно сделать дома сигнализацию! Пока не сделаем, я буду сидеть с консьержкой на первом этаже!» — слышу в трубке испуганный Серёжин голос. Приезжаю, успокаиваю его и предлагаю подняться домой. Дома он разбивает стекло в двери, начинает бегать по квартире, чуть ли не ходить по потолку и в перерывах вслух громко читает книгу. Он высоко подпрыгивал — я даже не представляла, что он так умеет… Я хватаю его в охапку и везу к неврологу. Сын рос культурным мальчиком, а на приёме начал выливать на меня кучу грязи — упрекал меня, говорил, как ему не хотелось оставаться у бабушки с дедушкой, как ему надоело учиться — все это вперемешку с отборным матом и чтением вслух. Как мне потом объяснили, это был психоз. Прямиком оттуда сына забрали санитары скорой, предварительно надев на него смирительную рубашку. Увидеть своего ребёнка таким было невыносимо.

Всю свою жизнь я жила ради него. Когда Серёже исполнилось 9, я ушла от мужа, взяв в одну руку сына, в другую — сумку с вещами. Была гордая и смелая. Знала, что проживём одни. Сможем непременно! В подростковом возрасте были моменты, когда я понимала, что Серёжа не похож на других. Например, летает по дому муха, садится ему на щеку. Ползает. А он её не отгоняет. Сидит и смотрит в одну точку.

Сейчас ему 33 года. Диагноз врачи не поставили толком до сих пор. Сначала диагностировали биполярное расстройство, потом депрессию. В итоге официальным диагнозом стала шизофрения. Лекарства Серёже врачи подбирали пять лет. Первое время нам было очень тяжело, он лежал в диспансере по 2 — 3 раза в год. Жить с ребёнком под 2 метра ростом и весом 120 кг, который может взять гантелю и постучать ею рядом с моей головой — мол, просто хочу тебя попугать, но это в 3 см от виска… Когда-то мог и промахнуться. Сын поначалу считал, что он не болен, отказывался пить таблетки, не мог критически оценивать своё поведение. Клал лекарства в коробочки из-под шоколада, чтобы я не знала о том, что он их не принимает. Поэтому начали делать уколы, чтобы он точно получал необходимое лечение. И прятать от него ножи.

Несмотря на диагноз, Серёжа доучился с вузе — там я никогда никому не говорила о его особенности, но, думаю, однокурсники догадывались о ней. Кстати, экзамены он лучше всего сдавал в период психоза, в такие времена он был очень убедителен, активен, собран. Я журналист по образованию, но переобучилась на психолога по необходимости и стала встречаться с людьми, которые столкнулись с такой же проблемой. Самое сложное — принять заболевание ребёнка, потому что часто оно появляется ниоткуда. Обычно такие дети растут без видимых отклонений, хорошо учатся, занимаются в секциях.

Серёжа пишет стихи, фотографирует, читает книги. Но с годами ситуация усугубляется. Он меньше общается с посторонними людьми, задаёт все больше странных вопросов. «Какие кошки плавают?» — в 33 года сына интересуют такие вещи. Гнев, принятие, торг, депрессия — мне знакомы все этапы горевания. У меня было своё большое рекламное агентство, машины, квартиры, дачи, успешная жизнь. И я долго не могла избавиться от одного вопроса: почему же именно у меня особенный ребёнок? Сейчас знаю — чтобы помогать другим».