Я родилась и выросла в Воронеже, на улице Бархатный бугор в Ленинском районе. С 1937 года училась в школе № 57. Когда фронт приближался к городу, в школе разместили госпиталь, а нас перевели учиться в Митрофановский монастырь (на его месте сейчас расположен ВГУ). Я закончила 5-й класс отличницей. А фронт приближался. Летом 42-го всё чаще стали бомбить город. С конца июня бомбёжки были ежедневными. Мы наблюдали с нашей улицы, как бомбы сыпались одна за другой почти целый день над центром города. Оставаться в домах было опасно.
Немцы в городе
От бомбёжек мы спасались в городском бомбоубежище, которое было построено на Большой Стрелецкой. Входы охраняли девушки-военные. В убежище мы провели несколько дней. Дышать было тяжело. Я дышала между брёвнами, которыми были выстланы стены и потолок.
Однажды наши охранницы исчезли. Мы вышли из бомбоубежища, кругом всё горело. Мы пошли домой. Очень боялись немцев, так как уже знали, что они жестоко обращались с населением, убивали евреев, насиловали девочек.
Бомбёжки продолжались, но не так сильно. И вдруг всё стихло. Послышались автоматные очереди, звук приближающейся машины. И я увидела через отверстие в заборе первого немца. Ехал «Опель» с открытым верхом, в нём сидел, развалившись, офицер с собачкой шпицем. А по соседней улице Веры Фигнер шли немцы. Высокие, с засученными рукавами, на обеих руках до локтя были надеты наручные часы, видимо, снятые с убитых. Шли и постреливали из автоматов. На улице никого не было, все спрятались. За немцами ехал танк, повернул в ворота углового дома, сломал их, остановился, поводил дулом, но не выстрелил. А потом они все ушли, и мы их больше не видели. Шли бои в СХИ, им было, видимо, не до нас.
Есть нам было нечего. В саду росли райские яблочки, но в июле они были горькими. Воду брали из родника на улице Софьи Перовской, который теперь называют святым. Мама и бабушка умерли в 1938 году, отец ушёл на войну. Мы, трое детей, остались с тётями. У тёток были дети, мужья — на фронте. Через Чернавский мост шли непрерывным потоком беженцы, а потом мост взорвали, и мы остались в городе.
У цирка находились маслозавод и хлебозавод, они не охранялись. Мои тёти пошли туда, принесли мешок муки, мешок сухарей, обсыпанных сахаром, 2 ведра подсолнечного масла. Это спасло нас от голода, и не только нас — весь город туда ходил.
На улице 20-летия Октября в школе № 29 находился госпиталь, который не эвакуировали. Мои тёти, соседи наши наварили лапши, напекли оладий и пошли туда. Я тоже с тётями. Госпиталь был заполнен до отказа, все коридоры заняты ранеными. Они стонут, девочки-сестрички бегают между ними. Это было ужасное зрелище. Мы туда ходили несколько раз. (Позже, когда мы вернулись в освобождённый город, школа была сожжена. Что стало с ранеными — сгорели вместе со школой или были расстреляны в Песчаном логу).
«Чудо, что мы не попали в Песчаный лог»
А затем немцы стали всех выгонять из города. Вернее, не немцы, а одетые в немецкую форму украинцы-бандеровцы. Дошла очередь и до нашей улицы, это было начало августа. На выезде из города была натянута колючая проволока. Нас продержали там два дня, а затем погнали. Мы, пятеро детей и три наши тёти, уходили последними. Просто чудо, что мы не попали в Песчаный лог.
Когда нас выгоняли из города, женщины брали с собой хорошие вещи, чтобы обменять их на продукты. Но бандеровцы отбирали что получше. Женщины не давали, плакали, но те угрожали расстрелом. На нашей улице был дедушка парализованный, его родственники хотели везти на тележке, но его пристрелили в кровати...
Гнали нас в сторону Кузихи, там людей сажали в поезда и отправляли в Германию. Мы брели несколько дней, потом нас загнали в с. Матрёнки, там нас продержали около трёх месяцев. Есть было нечего, доедали те самые сухари, посыпанные сахаром... А потом нас погнали дальше. Мы ночью каким-то образом свернули в сторону и попали в Перлевку, где прожили до освобождения Воронежа.
В Перлёвке у моей тёти Лены была знакомая бабушка Саша, она жила одна и приютила нас. Местные жители давали нам картошку, мы её варили или пекли и ели без соли и хлеба. Зимой к нам пришла жить соседка с тремя детьми. Немцам понравился её дом, и они выгнали её на улицу. Они так делали постоянно.
Немцев было очень много. Офицеры жили по 2 — 3 человека в хате, солдаты — по 8 — 10 человек. Офицеры заставляли наших женщин готовить им и убирать. Так заставили мою тётю Лену работать на них. Она убирала, но, главное, приносила в тряпочке немного соли. И мы стали есть солёную картошку.
В селе были построены конюшни, там содержались ломовые лошади. Появилась новая проблема — по ночам наши стали бомбить эти конюшни, и мы уходили ночевать из села. Немцы-часовые строго следили за светомаскировкой. Они были разные. К нам ходил один молодой, звали его Вилли. Тётя Лена звала его Филипп. Он не понимал по-русски, ел с нами печёную картошку. Под носом у него часто были сопли, и мне было его жаль. Морозы были сильные, немцы ходили в хромовых сапогах, а пилотки надвигали на уши, как сейчас показывают в кино. А у нас на всех детей были одни солдатские ботинки, мы в них по очереди ходили.
От местных жителей мы узнали, что в Перлёвке находится лагерь военнопленных. Мы пошли туда, понесли варёную картошку, хлеб и что-то ещё. За проволокой пленных было очень много, голодные. Немцы, охранявшие их, гнали нас, но мы стояли — и взрослые, и дети. И бросали им продукты через изгородь, как животным.
Однажды утром мы проснулись и увидели, что немцы уходят. Перлёвка опустела. Люди кинулись к немецким телегам, чтобы чем-то поживиться. А я нашла на снегу блокнотик и карандашик — для меня это была большая радость, ведь я так любила учиться!
Был солнечный морозный день, и вдруг на горе появились наши солдаты. Это были сибиряки. Ехали на лыжах, одеты в телогрейки, ватные брюки, шапки-ушанки — весёлые, розовощёкие. Радость была неописуемая! Они стали нас кормить, любить женщин. Их никто не осуждал — ведь это были наши. Свои!
«Война кончилась!»
Через два-три дня они нас покинули. Сказали, что город освобождён. Поначалу в город никого не пускали — шло разминирование. А в середине февраля 1943 года начали пускать, и мы пошли в Воронеж пешком. Проходили Семилуки, там лежало много убитых наших солдат, припорошённых снегом. Мы вошли в Воронеж, но его не было. Одни развалины... На каждом оставшемся заборе была надпись: «Осмотрено, мин не обнаружено», дата и роспись.
Наша половина дома была разрушена, а вторая половина — тёти Лены — уцелела. В ней мы стали все жить. Не помню, что ели, но знаю, что по карточкам давали хлеб, соль и ещё что-то. В сентябре я пошла учиться в 6-й класс. Зимой в школе было холодно, сидели в пальто, замерзали чернила, но мы этого как-то не замечали. Ходили на субботники. Начиналась у нас мирная жизнь.
На войне пропали без вести двое моих дядей. Третий, дядя Володя, муж тёти Лены, воевал на «Катюше». Был убит под Курском и там похоронен.
А весной 44-го возвратился из госпиталя наш папа — он был тяжело ранен во время прорыва Ленинградской блокады. Награждён медалями «За оборону Ленинграда» и «За отвагу». Восстановил нашу половину дома, стал работать, ходил с костылём и палочкой. Жить нам стало легче.
В ночь на 9 мая все спали. Я перешивала себе какую-то кофточку и сидела до утра. А в 6 часов утра тётя Лена стала стучать через стенку и кричать: «Война кончилась!». Я стала всех будить, и мы пошли на площадь Ленина. К 7 часам утра площадь была полна, народ шёл и шёл. В этот день все кинотеатры, парки, танцплощадки были открыты, всё бесплатно. Это было незабываемое торжество!
