Эпизод шестой. Палата № 6

Продолжаем публиковать дневник читателя «МОЁ!». В предыдущих частях житель Воронежа рассказал, что у него обнаружили опухоль и требуется хирургическое вмешательство. Мужчина поделился тем, какие боль, ужас и отчаяние ему пришлось пережить после того, как он узнал диагноз. Тем не менее сдаваться пациент не собирался и настроился на операцию.

Палата № 6

Поднимаясь по лестнице на третий этаж областной онкологической больницы, я думал о покойном отце. Перед смертью он лежал именно в этом отделении, и по этим ступенькам я поднимался к нему много раз. Неожиданно прошлое всплыло в сознании так ярко, как будто это было вчера. Меня не удивило, скорее я находился в состоянии дежавю, когда дежурная медицинская сестра проводила меня в палату, где когда-то находился мой отец, и указала на ту же самую койку. После слов: «Можете располагаться» —  она удалилась на пост. Какое-то время я стоял как парализованный и не мог оторвать взгляд от белой подушки. Ком горечи застрял у меня в горле.

По стопам отца...

С того момента, как я был здесь, навещая отца, прошли годы, но ничего не изменилось. Казалось, время в этом забытом Богом уголке остановилось навсегда. Тот же потемневший от времени потолок с трещинами и плафоном советских времён. Те же облезлые стены с обломанными медными кислородными трубками и розетками, в которые без переходника не вставишь современную электрическую вилку. Тот же зашарканный пол, немытое окно, обветшавшие тумбочки с покосившимися дверцами без ручек, единственный перекошенный стул, застеленный пожелтевшими газетами. И, самое главное, та же кровать. Да, это была именно та койка, которая в моём сознании ассоциировалась с невосполнимой утратой.

Оцепенение постепенно прошло, я вернулся на пост дежурной медицинской сестры и попросил положить меня в другую палату, объяснив причину. Сестра отнеслась к моей просьбе серьёзно, но сказала, что свободных мест, к сожалению, нет. Хотя если я готов подождать некоторое время, то койка освободится в шестой палате, из которой сегодня выписывают мужчину, и я смогу её занять. Естественно, на этот вариант я согласился без колебаний.

На кровати — как в танке

Палата № 6, в которой меня разместили, представляла собой достаточно просторное помещение. И хотя убогость просматривалась во всём — от протёртого до дыр линолеума на полу до заделанной мухами лампочки без плафона на потолке,— всё же здесь были предметы, являющиеся роскошью для больницы. Гордостью обитателей палаты была раковина с краном. Это просто чудо, что можно умыться, почистить зубы или помыть посуду, не стоя в очереди к единственному на всё отделение умывальнику, находящемуся в коридоре, ведущему в общий для всех туалет. Вторым предметом роскоши был кухонный стол, отсутствующий в большинстве других палат. Принимать пищу, сидя за столом, — это не то, что держать тарелку с супом на весу в одной руке, а ложку и хлеб в другой, примостившись на край кровати, или есть, согнувшись в три погибели над тумбочкой.

В палате было четыре койкоместа. Кроватями в общепринятом понимании этого слова их назвать трудно. Мне достался искалеченный монстр, состоящий из трёх частей, когда-то называвшийся ортопедической кроватью. При любой попытке пошевелиться, он душераздирающе скрежетал, а в момент вставания с него происходил удар нижнего сегмента конструкции о какой-то давно не работающий винтовой механизм, от чего раздавался звук, подобный тому, что издаёт танковый люк при закрытии. Наверное, поэтому пациенты палаты, провожая моего выписавшегося предшественника, прощаясь, называли его танкистом.

Как оказалось позже, мне ещё повезло, так как кровать напротив представляла собой сэндвич, в который между панцирной сеткой и матрасом была засунута обыкновенная дверь. Зачем она там, мне стало ясно по третьей кровати — пружины её от времени так растянулись, что человек лежал в ней, как в гамаке, пятой точкой практически касаясь пола. Лучшим больничным местом было четвёртое — оно не скрипело, ни стучало и не провисало. Единственным недостатком этой кровати была высота. Для того чтобы на неё взобраться, приходилось использовать подставку.

«Милосердие не пустой звук»

Коллектив палаты подобрался общительный, ко всему происходящему относился с юмором. Не прошло и получаса, как мне начало казаться, будто я знаком с этими абсолютно чужими для меня людьми целую вечность. Наверное, действительно, несчастье сближает. Несмотря на разницу в возрасте, все называли друг друга по именам. Так как я был новеньким и ничего не знал о порядках, царивших в отделении, меня быстро ввели в курс дела. Не успев моргнуть глазом, я уже знал, сколько хирургов, дежурных медицинских сестёр и нянечек работает в нашем отделении, как их всех зовут и какой у кого характер. Кто с кем в каких отношениях. За что и сколько надо платить и как вести себя в тех или иных случаях. Что мне необходимо иметь при себе и куда обращаться, ежели что.
Инструктаж прервал полдник. Дверь палаты распахнулась, и я увидел женщину в фартуке, перед которой стояла высокая тележка с двумя эмалированными вёдрами. «Мальчики, кто будет есть, несите кружки», — возвестила она. Все дружно загремели посудой. И тут выяснилось, что меня сегодня кормить не будут, так как мне не определили номер стола, то есть диету, которую должен назначить лечащий врач.

Есть хотелось ужасно, с момента ухода из дома маковой росинки во рту не было. На выручку пришли товарищи по палате. Поделились все, кто чем мог. Заодно просветили меня в подробностях о существующих больничных диетах. Заметив напоследок, что сегодня в последний раз я могу есть всё, что душе угодно, так как, скорее всего, мне больше такой возможности не представится. Ужин, который мне привезла жена, я помнил не только на протяжении всего времени пребывания в больнице, но и много дольше.

Никогда не задумывался, в чём заключается ценность человеческого общения. Оказывается, это единственное, что остаётся нам, когда все материальные блага теряют свою привлекательность. Никто не хочет оставаться в трудную минуту один на один со своими мыслями. Тем, кто противостоит недугу, нужна моральная поддержка, пусть она даже исходит от незнакомых людей. Милосердие для меня теперь не пустой звук.

Андрей ЗНАКОМСКИЙ

Продолжение следует.